Севастополь ведёт свою историю с 3 июня 1783 года [516] , когда другой шотландец, на нашей службе, родившийся в Архангельске (его отец был русским контр-адмиралом), Томас – или, как его называли на русский манер, – Фома Фомич Мекензи [517] заложил первые четыре каменные постройки будущего города: пристань, часовню, кузницу и свой дом [518] . А двумя месяцами ранее, 8 апреля 1783 года [519] русская императрица Екатерина II Великая подписала манифест «О принятии полуострова Крымского, острова Тамана [520] и всей Кубанской стороны под Российскую Державу» [521] . Почти сразу же следует указание капитану второго ранга Ивану Берсеневу обследовать побережье Крыма для поиска места, подходящего для основания военного порта. В том же месяце Берсенев бросает якорь в удобной глубоководной бухте на южном берегу полуострова, недалеко от татарского посёлка Ак-Яр, и рекомендует для постройки военно-морской базы именно её [522] . Вскоре туда приводит флотилию из девяти фрегатов и нескольких более мелких судов назначенный командующим Черноморским флотом контр-адмирал (как и его отец) Мекензи, и закладывает на месте этого поселения город, который называет Ахтиаром, а бухту – Ахтиарской [523] . И, наконец, 10 февраля 1784 года Екатерина II подписывает указ об основании в этом месте военного порта-крепости с адмиралтейством. Будущий город был назван ею Севастополем, что в переводе с греческого языка означало «величественный город», «священный город», а также «императорский город» [524] . Мекензи трудился не покладая рук: строил госпитали, церкви, каменоломни, жилые дома для офицеров и казармы для матросов и солдат, на выделенных морскому ведомству землях организовал сельскохозяйственные угодья, позволявшие снабжать трудившихся над возведением города людей многими необходимыми продуктами. Часто ради ускорения работ он нарушал некоторые бюрократические предписания, это повлекло за собой обвинения в нецелевом использовании государственных денег, Фома Фомич с возмущением отрицал это и чрезвычайно переживал из-за таких наветов, что, несомненно, сыграло роль в его преждевременной смерти, – можно сказать, на рабочем месте, – в Севастополе 10 января 1786 года [525] . Но зато, когда годом спустя императрица лично приезжает ознакомиться с ходом работ, новая военно-морская база встречает её сорока кораблями [526] . Память о первом строителе Севастополя хранится и поныне: горы, вплотную прилегающие сегодня к городу с севера, называются Мекензиевыми. Там находился когда-то хутор, подаренный Фоме Фомичу могущественным фаворитом Екатерины Второй Григорием Потёмкиным [527] .

Вид на Севастополь в 50-е годы XIX века (северная сторона – справа, южная – слева)

К моменту высадки союзников в Крыму Севастополь был городом не очень большим: в нём насчитывалось около 45.000 жителей [528] , главным образом, естественно, военнослужащих и членов их семей. Две широкие главные улицы – Екатерининская и Морская – были покрыты щебнем и простирались с востока на запад в окаймлении красивых добротных зданий. Больше ни одной мощёной улицы в городе, в общем-то, не было, и от центра вверх на холмы совершенно беспорядочно поднимались во все стороны узкие извилистые проулки.

Екатерининская улица получила своё название в 1787 году, в честь визита в Севастополь Екатерины Великой, и носила его в течение 130 лет, пока большевики-коммунисты не «осчастливили» её сначала именем Троцкого, а потом – Ленина [529] , хотя, в отличие от русской императрицы, эти товарищи никакого отношения к Севастополю не имели. Так до сих пор это нелепое название она и носит. Морской улице повезло больше: к её наименованию лишь прибавилось прилагательное «Большая» [530] .

Генерал-адъютант (с 1855 года), инженер-генерал (с 1869 года), граф (с 1879 года) Эдуард Иванович (Франц Эдуард Граф [531] фон) Тотлебен (1818–1884)

Как я уже отмечал, Севастополь с суши был почти не защищён. Несмотря на то, что один из будущих героев обороны города вице-адмирал Владимир Алексеевич Корнилов (я ещё расскажу о нём) ещё в 1852 году настаивал на его срочном укреплении на этом направлении, командование ничего не предпринимало. За полгода до высадки французов и англичан в Крыму Корнилов подаёт Меншикову очередной проект, в котором подчёркивается, что офицеры-черноморцы, а также штатские жители города готовы осуществить необходимое строительство за свой счёт, и даже приводятся подписи этих людей [532] ! Наш главнокомандующий не только отвергает это предложение, но и делает это «с негодованием» [533] .

В августе 1854 года командующий русской Дунайской армией генерал Михаил Дмитриевич Горчаков [534] направляет к Меншикову 36-летнего военного инженера подполковника Эдуарда Тотлебена, характеризуя того в своём рекомендательном письме как «деятельного, разумного, храброго» [535] офицера и особо отмечая его знания в области фортификации. Подозрительный Меншиков тут же видит в молодом человеке шпиона-соглядатая и, прочитав письмо Горчакова, холодно замечает: «В городе стоит сапёрный батальон. Передохните после дороги и отправляйтесь обратно на Дунай» [536] . Обескураженный Тотлебен направляется к Корнилову, который в то время занимал должность начальника штаба Черноморского флота, то есть являлся его фактическим командующим, и тот принимает его с распростёртыми объятиями. Наконец-то в городе появляется столь необходимый военный инженер! Вскоре происходит высадка союзников, и молодой подполковник проявит себя с такой блистательной стороны, что даже князь Меншиков, к его чести, высоко оценит результаты труда своего подчинённого. Ведь можно безоговорочно утверждать, что не будь Тотлебена, Севастополь не продержался бы и нескольких дней.

Эдуард Иванович быстро понимает, какая смертельная опасность грозит городу с суши: оборонительные стены прикрывали не более 25 % всей его окружности, а остальное пространство было совершенно открыто [537] . За месяц до высадки союзников он представляет князю свои соображения относительно срочного укрепления Севастополя, но в ответ слышит, что «крепость не ждёт никаких покушений со стороны крымских татар» [538] . А ведь Меншиков тогда уже знал о готовящемся десанте, в том числе и от императора Николая Первого [539] !

И вот 14 сентября [540] близ Евпатории та самая высадка и начинается. Становится ясно, что угроза городу надвигается с севера. А линия обороны на этом направлении настолько слабая, что моряки называют её «тоненькой стенкой в три обтёсанных кирпичика» [541] . Главное укрепление предназначается лишь для шестнадцати (!) лёгких орудий [542] , было построено ещё в 1818 году [543] , и с тех пор какие-либо существенные работы на нём не производились, всего для защиты Северной стороны было предназначено 198 орудий, тоже в большинстве своём лёгких [544] , но, например, непосредственно на главном укреплении их было… 12 [545] !. Более того, ряд укреплений, вопреки логике, находились под господствующими высотами и к тому же легко могли быть обойдены противником.

Тотлебен принимается за работу. Счёт остающемуся в его распоряжении времени идёт буквально на часы, особенно после поражения нашей армии на Альме. Враг находился в каких-то тридцати километрах от Северной стороны – это где-то два дня пути! Понимая, что строительство мощных сооружений по всем правилам военно-инженерного искусства просто невозможно, Эдуард Иванович ставит перед собой задачу возвести по обе стороны главного укрепления комплекс полевых артиллерийских батарей, соединив всё двумя рядами траншей, а его самого обновить так, чтобы внешне оно выглядело солидно и устрашающе. То есть в данном случае пустить неприятелю пыль в глаза. Но тут выясняется, что строить нечем: в Севастополе почти нет лопат, кирок, тачек, топоров и всего того, что так необходимо для фортификационных работ. Вы только представьте себе размер бедствия: в городе находятся в исправном состоянии 248 железных лопат, 24 лома, 99 кирок, 15 мотыг и 1.082 мешка [546] ! Есть, правда, ещё 123 годные лопаты, но они деревянные [547] , а почва вокруг крепости – камень. Тотлебен немедленно распоряжается наладить производство необходимого инструмента и прежде всего такого как кирка – скорость строительства была превыше всего. Работы же пока начинаются, но идут так медленно, что он понимает: «/…/ они могли быть окончены не ранее как по истечении нескольких месяцев» [548] . А их нет – нет даже нескольких дней! Он почти не спит, постоянно находится на позициях, и люди заражаются его энергией: днём и ночью вгрызаются в грунт малопригодными инструментами, роют землю ножами, носят её в шинелях. И происходит невероятное! 22 сентября [549] , к моменту выхода передовых частей союзников к Северной стороне, их встречает солидно выглядящая линия укреплений, ощетинившаяся многочисленными орудиями. Уильям Рассел пишет: «Рекогносцировка показала, что враг выставил мощные батареи вдоль северо-западной оконечности Севастопольской гавани, рядом с /…/ Северным укреплением, чтобы ослабить и задержать наше наступление с этой стороны» [550] . И невдомёк было и ему, и союзному командованию, что главное укрепление так грозно выглядело лишь внешне (правда, пушки везде стояли самые что ни на есть настоящие!). К тому же разведка у англичан с французами была налажена из рук вон плохо, память о потерях в недавнем сражении свежа, и они решают приостановиться и посовещаться ещё раз. А пока они совещаются, задумаемся о том, что большую часть этого оборонительного рубежа длиной в несколько километров Тотлебен возвёл практически с нуля за восемь дней (!!!), да ещё и при тех трудностях, которые я только что описал! Это было первое – но далеко не последнее – чудо, совершённое молодым военным инженером в ходе севастопольской эпопеи.