Я вернулась к черту в кочегарку, где вещи почти высохли, и я могла уже забрать их с собой, чтобы погладить. Очень надеясь на то, что всё уже уладилось, я открыла дверь и обнаружила идиллическую картинку. Комиссаршу с Крысообразным, пьющих чай с лимоном и с сахаром (не сахарином!) и любезно воркующих друг с другом. Они сделали вид, что не заметили моего прихода, и я со вздохом облегчения прошла в комнату, чтобы положить вещи под тяжелый пресс, до тех пор, пока кухня не освободится. Утюг был на кухне, и его надо было заполнять горячими углями.

Я стала прибираться в своей комнате, до которой у меня никак не доходили руки. В стороне, среди остальных вещей лежал полотняный мешок с вышитыми шелком моими инициалами. Я открыла его и достала пуанты, расшитые блестящими камешками. В моей голове зазвучала музыка, и перед мысленным взором возник зал, в котором я столько раз танцевала, что знала каждую щербинку на полу. Вон в ложе, обмахиваясь веером, и блистая бриллиантами и золотом сидят знатные дамы, а кавалеры, одетые в тёмное, почти не видны отсюда. На их присутствие намекает только белые полоски воротников и световые пятнышки биноклей или пенсне. Все взгляды направлены на тебя. Ты должна выглядеть безупречно. Сотни глаз ощупывают твой стан и лицо, и если придирчивый взгляд найдёт малейший изъян, то в устах толпы он превратится в чудовищный недостаток.

Волосы – черные, гладкие, собранные сзади и заколотые заколками из настоящего жемчуга. Дорогие серьги с бриллиантами и сапфирами, с короткой дужкой и крепким замком. Однажды, моя серьга, которая зацепилась за рубашку партнера, разорвала мне мочку уха, и закончив па-де-де, я успела забежать за кулисы, под гром аплодисментов до того, как кровь залила мою одежду. Мне быстро остановили кровь квасцами, но оставшееся время я протанцевала уже без серёжек, что дало пищу разговорам, ведь в первом отделении я была в серёжках, а потом уже без них. Это нашло отражение в очередной газетной утке о ворах, проникающих в гримерные к балеринам и умыкающих драгоценности, во время их выступления.

Кроме того, в газетах много писали о моей выдающейся внешности. О моей грации. О моей неподражаемости. У меня до сих пор хранился целый альбом с вырезками из газет и журналов и фотографиями.

Я посмотрела на себя в зеркало, которое услужливо отразило худую черноволосую женщину, красивую, но явно забывшую об этом и поэтому выглядящую потерянно.

Как же я опустилась! Почему решила, что моя жизнь закончилась?

Я надела пуанты и завязала ленты. Стала на них и-и-и, «echappe et pirouette, arabesque, tour et tour et*…» В дверях без стука появился Крысообразный, заставив меня застыть на месте. Он с явным восхищением разглядывал мои упражнения.

– Какое вы имеете право входить без разрешения?! – возмущённо спросила я, став развязывать ленты пуантов.

Не отвечая, он ринулся в мою комнату, и, упав на колени, принялся страстно целовать мои ноги. Такое проявление чувств было для меня не внове, хотя уже давненько мои пуанты оставались нецелованными.

– Чудная, блестящая, воздушная! Думаете, я вас позабыл? Я же на каждый спектакль…! Да если бы не я, то вас бы уже в живых не было… – бормотал он, продолжая осыпать поцелуями теперь уже мои руки.

Я схватила его за голову, заставив остановиться.

– Что вы такое говорите? Как это, не было бы в живых?! – спросила я его, посматривая всё же за дверью, чтобы не дай Бог не явилась Комиссарша.

Он внезапно успокоился, встал, наклонил голову, щёлкнул каблуками:

– Простите!

И по-армейски, четко развернувшись, вышел, оставив меня в полном недоумении.

Как он там сказал? «Да если бы не я, то вас бы уже в живых не было…» – звучит не очень приятно. Ну, я-то догадываюсь, почему он это сказал, и откуда исходила угроза. Но что заставляет его играть с огнём, дразня Комиссаршу? Ведь она могла ворваться сюда в любой момент! Да ещё с маузером.

Я решила быть начеку.

А ещё у меня было какое-то странное чувство, что Крысообразный мне что-то должен. И его заявление о том, что, благодаря ему, я оставалась в живых, не так впечатлило меня, как должно бы.

Но отчего было это чувство???

Следующие несколько дней прошли без происшествий, и казалось всё встало на свои места. Мамаша Богини каждое утро проводила на кухне, готовя всякие яства для наших государственных людей.

Один раз Комиссарша вернулась, что-то позабыв, но мы быстро сориентировались, спрятав соседку в моей комнате и я, как не в чём ни бывало, заняла её место, помешивая вкусно пахнущий соус. Комиссарша, обдав меня волной неприязни и по своему обыкновению заставив вжаться в стол, пока она ходила туда-сюда, пронося мимо меня своё крупное, как будто налитое тело, наконец, ушла. И соседка вышла из своего укрытия, чтобы завершить стряпню.

Пока я прибиралась в комнате, вдруг увидела, что дверь в спальню, которая обычно была заперта – открыта. Там стояло старинное трюмо Комиссарши, про которое я всё время помнила, и оно настоятельно требовало моего внимания. С трудом сдерживая себя, пока мамаша Богини закончит и уйдёт к себе, я с вожделением, достойным маньяка, посматривала в сторону спальни.

Наконец, набрав Богине полную тарелку вкусных вещей, соседка покинула меня, пожелав всего доброго.

Я проверила входную дверь. Она была заперта. Затем, вооружившись ножом, вошла в спальню.