Примерно в то же время я заболела. Это была простуда с высокой температурой. Вероятно, разгоряченная занятиями, я выпила холодной воды или меня продуло сквозняком. Я лежала в бреду. Возле меня сидел наш доктор, по своему обыкновению качая головой и бурча себе под нос об этом, «сумасшедшем Шведе, замучившем ребёнка».

Я металась по раскаленной подушке и вдруг обнаружила себя, лежащей в какой-то темной комнате, на неудобной постели, из которой торчали клоки сена. Я была совершенно одна и видела в окне черную голую ветку с сидящей на ней неизвестной птицей. Птица сидела неподвижно, и было непонятно, что она там делает. То ли прислушивается к чему-то, то ли умерла. Иногда за окном, в котором не было стекол, возникали странные клубы дыма, проникающего в окно и щиплющего глаза. Я почувствовала сухость во рту и протянула руку к кувшину, стоящему неподалёку на столе. Приложившись к его горлышку, я сделала несколько жадных глотков, и едва не вырвала! Это было вино! Мне как-то давали его попробовать, когда я сильно переохладилась на катке. Помню, как мне было плохо тогда, больше от вина, нежели от мороза. Никогда не буду пить такую гадость! И я поставила кувшин на место.

В этот момент дверь отворилась, и в комнату вошёл молодой человек, странно одетый, с таким же кувшином в руке. Он стал что-то говорить мне, но я не понимала ни слова из сказанного. Видя, что я не отвечаю, молодой человек протянул мне свой кувшин, но я отвернулась. Тогда он насильно схватил мою голову и заставил выпить вино. У меня не было сил сопротивляться, и я уступила. После чего молодой человек ушёл, а я осталась, недоумевая, где я и куда делся доктор? После вина мне стало очень противно на душе, как будто я убила ту птицу и привязала её на дерево.

Тут я ощутила, как моё тело становится бесчувственным, и я отлетаю от него, под закопченный, грязный глиняный потолок. Пройдя через него, как сквозь туман, я куда-то помчалась с огромной скоростью, пока не наткнулась на стеклянную стену, от которой меня отбросило назад, и я так же стремительно вернулась в своё лежащее на постели тело.

Но кто это там лежит вместо меня на соломенном тюфяке?

Это было тело какого-то парня, в которого я ворвалась, подобно вихрю. Меня сотрясала крупная дрожь и вдруг я услышала слова: «Это чума! Она прошла!» и больше не помню ничего.

Очнувшись, я увидела родителей, доктора и добрую толстуху Безе, стоявших возле меня. Моя маменька держала у лица шелковый мокрый платок, а отец был очень бледен. Доктор, увидев, как я открываю глаза, просиял:

– Ну, вот, наш маленький ангел и вернулся!

– Доктор, – слабо прошептала я, – это чума… она прошла…

– Господь с тобой, дитя моё! Какая ещё чума! Сильная простуда и всё! Теперь ты должна беречься от холода и сквозняков. Я думаю, ей следует дать немного хереса, дабы укрепить силы, – обратился доктор к моим родителям.

Служанка появилась с крошечной рюмочкой хереса на подносе. Доктор, осторожно взяв её двумя пальцами, поднес к моему носу, но уловив аромат вина, я так дёрнулась, что рюмочка выскочила у него из рук и упала на пол.

– Нет, нет, нет! – подняла я панику, заливаясь слезами и боясь, что снова улечу от тела и вернусь не в себя, а в какого-то парня. Я не хотела быть парнем, я хотела стать балериной! А парни никогда не носили таких прекрасных пачек и не стояли в шелковых туфельках, на самых носочках.

Удивленный донельзя доктор пытался уговаривать меня выпить капельку хереса, чтобы восстановить силы, но я продолжала твердить, что не хочу из-за этого стать парнем.

– Бредит… – сказал доктор, выгоняя всех из комнаты.

Так произошло моё первое знакомство с другой жизнью. Но это я поняла гораздо позже. А пока думала, что это был какой-то сон.

Когда я рассказала мадам Безе, ставшей моей лучшей подружкой, об этом странном сне. О том, как я улетала к стеклянной стене и вернулась в парня, о чуме и о неподвижной птице, она не стала смеяться надо мной. Только, как-то странно посмотрев на меня, ответила, что это действительно был сон, и мне лучше забыть о нём и ни в коем случае не рассказывать ни родителям, ни доктору.

– Сдается мне, что доктор решит, что это лечится… – и она, чему-то улыбнувшись, положила в рот пузатую шоколадную конфету с ликером.

Я вынуждена была оставаться в постели ещё несколько дней. Первые дни я чувствовала себя, будто только что вылупившийся из яйца цыплёнок. Я смотрела на свою детскую комнату, в которой лежала, с огромным удивлением. Не могла вспомнить имя доктора и прислуги. Слушала, о чём разговаривают мои родители и не понимала слов. Всё это произошло со мной после того полёта к стеклянной стене. Я была глубоко уверена в этом.

Однажды я проснулась среди ночи и вдруг вспомнила про послание, которое где-то оставила самой себе. Почти позабытая мысль о письме пришла ко мне снова, но уже обогащенная новыми деталями.

Я ЗНАЛА, что письмо лежит за зеркалом. Не за самим зеркалом, а между зеркалом и рамой. Как выглядело зеркало, я представить себе не могла. Решив действовать без промедления, я отправилась в залу, где на стене висели зеркала, перед которыми я занималась со Шведом. В полной темноте, в зале, освещенном только лунным светом, я протискивала свои маленькие пальчики за каждое зеркало, стараясь нащупать там щель, в котором лежит письмо. Но тщетно.