Джуд любит свою бабушку больше всего на свете. Она вырастила его. Все, что он делает, — это возвращает ей эту заботу, например, в виде дома, которую он купил ей с нашей первой большой выручки в колледже.

— Передай ей привет от меня.

Когда он стал нашим братом, она приняла Колтона, Леви и меня как своего собственного внука.

Он хихикает. — Она спрашивает, почему ты не приходишь к ней в последнее время.

Я вздыхаю и меняю тему. — Позвони от меня Пенну. Тайлер больше не работает на нас.

— Маленький засранец, — рычит он. — И что же он сказал в оправдание?

Мои губы кривятся. — Что ему нужны были деньги, и он думал, что это сойдет ему с рук. Держу пари, он все потратил на наркотики.

Джуд заливается жестоким смехом. — Да, конечно. Я скажу Пенн. Ему придется вытащить свой член из волшебной киски своей подружки на пять минут, чтобы сделать это.

Я качаю головой. Одержимость Пенна девушкой, которую он преследовал, пока она не стала его, не имеет себе равных. — Он сделает это. Мне надо идти.

— Позже.

Через несколько минут передо мной маячит поместье Торнов, и в груди поваляется страх. Это растянувшееся на рубеже веков чудовище традиции с высокими окнами. Дом всегда чувствует, что проглотит кого-то и никогда не вернет. Это мое самое нелюбимое место в мире. Шарлотта была единственным ярким пятном в нем, и она ушла.

Подъехав к арочным железным воротам, я паркуюсь на круговой подъездной дорожке у фонтана, не планируя задерживаться надолго. Я снимаю куртку и закатываю рукава, чтобы еще больше досадить отцу. Прежде чем войти, я прячу медальон.

Дверь распахивается прежде, чем я успеваю подойти, дворецкий торжественно кивает. Я вздыхаю и вприпрыжку пробегаю мимо него, сначала поднимаясь по парадной лестнице в мамины покои. Папа может еще немного подождать.

Наверху крылья застелены плюшевым ковром, который тянется вдоль старинного деревянного пола. Это поместье принадлежало семье Торн из поколения в поколение.

Старая комната мамы и Шарлотты находится в этом крыле. Она перенесла свои личные вещи, потому что это был единственный способ сохранить близость к умершей дочери. Когда она не теряется в тумане, она занимается самолечением.

Я стучу костяшками пальцев в ее дверь, прежде чем войти. Гостиная пуста, поднос с чаем остался нетронутым. Скоро придет одна из ее служанок, чтобы забрать его. Я продвигаюсь дальше в темный, кисло пахнущий номер, сжимая губы.

Посреди кровати под одеялом лежит комок. Я останавливаюсь сбоку от него, глядя на многочисленные пузырьки с таблетками на тумбочке. Протянув руку, я убираю с маминого влажного лба сальные светлые волосы. Она издает слабый стон и переворачивается, теряясь в тумане.

Когда-то она была красивой и очаровательной. Она много смеялась и с удовольствием устраивала вечеринки. Идеальная светская жена.

Иногда я злюсь на нее за то, что она решила обезболить себя, но я понимаю ее желание, я тоже хотел бы потеряться глубоко в алкоголе, чтобы забыть боль на некоторое время. Разница между нами в том, что я выхожу подышать свежим воздухом. Она этого не делает, едва выходя из своих комнат.

Я оставляю ее одну и возвращаюсь в холл. Я не хочу, но мои ноги замирают перед дверью сестры. Я давно сюда не заходил, и мне нужно потрогать его. Положив ладонь на прохладное дерево, я резко выдыхаю. Невыносимо тосковать по ней, когда я здесь и пытаюсь вспомнить звук ее голоса.

Это эхом отдается в моей голове, когда всплывает воспоминание.

Леви бежал впереди меня, а я следовал за ним по коридору. Шарлотта растянулась на полу возле своей комнаты, всегда сидя где-нибудь со своими книгами с тех пор, как научилась читать. Леви обошел ее без проблем, но стопка книг сбила меня с ног, когда я бросился за ним. Моя цель состояла в том, чтобы избежать ее неуклюжих ног, не в состоянии объяснить, сколько книг нужно вокруг неё, чтобы прочитать одну.

— Осторожнее! — Я фыркнул со всей важностью, на которую была способна в свои тринадцать. — Когда-нибудь ты возьмешь кого-нибудь сведёшь с ума с этим.

— Я могу читать, где захочу. Я учусь.

Она не потрудилась поднять глаза, слишком поглощенная своим последним увлечением — на прошлой неделе Древним Египтом, на этой неделе Грецией. Мои губы растянулись в сторону, странный пузырь гордости рос в моей груди. Ей было уже восемнадцать, как и любой другой благовоспитанной молодой леди, только в отличие от них ей было все равно, одержимы ли ее ровесники какой-нибудь мальчишеской группой или что надеть на предстоящие благотворительные вечера. Она была тем, кем являлась, и гордилась этим.