– Поездка решена, и отменять ее я не собираюсь.

Но та будто не замечала, ни его взгляда, ни легких поглаживаний. Ольга Андреевна стояла, всё, также нахмурившись и поджав недовольно губы. Она была расстроена его решением, как будто оно не было принято ими давно, а вот только сейчас муж решил на все лето отнять у неё – матери младшую дочь…

– Вот скажи мне, отчего ты так любишь спорить? – Иван Кузьмич убрал свою руку и, отойдя от жены, раздраженно прошелся по комнате. – До чего не люблю я в тебе этакой твоей заковыристой черты, перечить мне! Тебе, Ольга, во мне купце много не понять. В родительской семье у тебя торговым делом не занимались, и батюшка твой по бедности своей все больше по казенным местам прислуживал, и скудное жалование под старость лет выслужил. А мы – купцы, не хотим жить в нищете, и потому привыкли капиталец себе сызмальства добывать! К этому меня и брата, матушка моя Александра Васильевна и батюшка, Кузьма Арсеньевич, царствие ему небесное, почитай с люльки приучали. И приучили, как видишь, не зря! Все, что имею, – Иван довольный обвел рукой вокруг, показывая на богатое убранство спальной комнаты, – все моими руками нажито! – в подтверждение своих слов, он решительно постучал пальцем по своей голове, – имею, благодаря отцовской науке, миллионы! А имел бы я эти миллионы, если бы я, как лодырь сидел бы на печи?

Ольга Андреевна рассеянно слушала его, уже догадываясь, к чему приведет затеянный разговор.

«И где же он лодыря-то нашел? Уж, в моей-то семье никто им не был…», – с досадой подумала она, готовая возразить.

Дело в том, что между супругами давно уже продолжался их внутренний спор. И если в повседневных житейских делах они принимали в основном общие решения, то в воспитании дочерей – между ними в последнее время все чаще проявлялись глубокие разногласия. Ухтомцев был дельцом и потому руководствовался собственным представлением о жизни, в которой деньги и прибыль занимали для него первое место. Конечно, речь шла о деньгах, заработанных собственным трудом и «практическим талантом». Но не всегда, по мнению Ольги, такие деньги были «чистыми» – если таковое слово вообще могло подходить к определению денег. Кроме того, ранней этой весной она вдруг случайно узнала об амурных похождениях мужа с певичкой Сытовой, что также мешало ей удерживать душевное равновесие и уважать мужа и себя: потому что приходилось искать оправдания его постыдным поступкам, чтобы «не думалось» и не болело на душе. Она уже давно убедилась в том, что есть вопросы, в которых она никогда не будет с ним заодно. Стена непонимания пролегала между ними в разных вопросах, но особенно в отношении к деньгам и стремительному обогащению Ивана. Все это порой мешало супругам прийти к общему мнению в разных волнующих ситуациях, которые возникают в жизни любой семьи. Вот и сейчас, этот вопрос острым углом вновь вклинился в их разговор. Тем временем Иван Кузьмич приблизился и остановился перед женой, возвышаясь над ней, будто высокий и твердый утес:

– Погляди на соседа Трубина. Помещик, – а как беспечно жил! Всё за свои дворянские принципы и манеры держался, в столицах деньги спускал на ветер и пропивал! А как результат – разорился. А тут я! Не будь дураком! Подсуетился и у него почти весь лес и землю по дешевой цене ухватил! Семейные угодья расширил! Опять же, капиталец нелишний приобрел за счёт …свойственной вам, дворянам, лени и глупости, – довольный собой заключил Иван Кузьмич.

Услышав такие несправедливые слова про несуществующую «дворянскую лень и глупость», Ольга Андреевна подперла руками свои бока и наскочила на мужа:

– Это, чем же ты хвалишься? Да тебе стыдно должно было быть за такие слова! Тебе ли по твоим богатствам и чину так говорить?

– Эка! Как ты заговорила? – с искренним удивлением и даже обидой пробормотал Иван, – за что же мне стыдно? Разве я довел его до разорения? – Нет! Помещик был глуп и пьяница и самолично дошел до скотского состояния, не стерпел и повесился! А мне-то что? Мне важен барыш: его земля и лес стали моими, – сухо и высокомерно прибавил он, после чего демонстративно заложив руку с ладонью, сжатой в кулак за спину, а другой рукой барабаня себя пальцами по висящей на животе цепочке от часов, отошел от жены к другому окну.

– Всюду ты ищешь барыш. А лучше совесть поищи…, – в сердцах промолвила Ольга, обращаясь к мужниной спине.

– Пустые разговоры…, – брезгливо отмахнулся Иван Кузьмич.

– Нет, не пустые. Не хочу, чтобы ты детей за собой в коммерцию тянул. Пускай растут нам на радость, а как вырастут, жизнь сама покажет, что к чему.

– Как трава в поле они расти у нас не будут.

– Какая же трава…они и французскому обучаются, и в гимназии учатся. Что еще нужно? Или хочешь, чтобы они стали такими же бездушными и алчными, как сам? – вырвалось у Ольги Андреевны из глубины души. Когда у них случались такие, как этот споры о заработанных миллионах, Иван казался чужим. А ей захотелось вновь ощутить близость родной души, успокоиться и забыть обидные слова о дворянской глупости, не видеть и не слышать в муже дельце хищного стремления к обогащению – как казалось ей – без стыда, без нравственности.

Однако, увидев, что тот продолжает с безразличным видом глядеть в окно, отступила:

– Твоя взяла, бог с ней, с землею соседа. Умоляю, не увози от меня мою дочь, – попросила она.

– Она одна из наследниц моих капиталов, – стремительно обернулся Иван, – торговые лавки, фабрика и завод, главная доля моего наследства по завещанию принадлежит моим дочерям, – не тебе, Ольга. Скажу тебе, что в моем завещании ты указана, как опекун и сможешь в случае моей смерти распоряжаться лишь малой долей всего наследства до наступления их совершеннолетия. Затем тебе будет назначена небольшая доля. Не буду скрывать, я сделал это намеренно, чтобы ты вспоминала и на себе прочувствовала цену моим «грязным деньгам», как ты их всегда презрительно называла и продолжаешь называть. Так вот тебе мои деньги не достанутся. И еще. Хотя деньги значат много, но не более, чем дети! Всегда помни об этом. Дети на первом месте. Потом деньги! И только потом ты. Это я так решил. А то стоишь здесь, чего-то отчитываешь, – процедил он сквозь зубы и презрительно оттопырил нижнюю губу.

Ольга Андреевна заметила и нарочитую грубость, и последнее его изменение в завещании не в ее пользу, а также подчеркнутую издевку, отчего ей тотчас сделалось тошно. Однако вместе с тем, при взгляде на презрительно оттопыренную губу мужа, ей неожиданно вдруг припомнилось, до чего же приятно было целовать в моменты их близости именно вот эту нижнюю губу, которая сейчас так презрительно и высокомерно оттопырена на нее и видимо, поэтому кажется ей особенно гадкой и скверной. Вслед за этой мыслью в ее памяти также неожиданно всплыла нехорошая и ужасная картина возможных и страстных поцелуев ее мужа с той самой ненавистной «гадкой и подлой» певичкой из ресторана – Варькой Сытовой, которую она на дух не переносила. С этой Варькой муж тайно «гулял» всю прошлую зиму.

В голове у нее вмиг зашумело от нахлынувшей ревности и обиды, а в душе поднялась жаркая и гневная волна: «Ах, ты! Да что же ты так невыносимо на меня глядишь! Какие же у тебя ужасные издевательские глаза и презрительный голос! Но главное, что ты мне говоришь….», – возмущенно подумала она, сама ошеломленная собственными воспоминаниями и чувствами, которые властно напомнили ей об испытанном страдании. Спасительная сдержанность покинула Ольгу, ей стало тесно и душно в груди.

До чего же невыносимо вот так покорно и молча стоять сейчас перед ним и слушать его суровую отповедь: «Разве я это заслужила? Ишь ты, как он разошелся! И не остановишь с лёту! И зачем мне – дуре, понадобилось его спросить? Стояла бы себе и стояла, в окошко гляделась, да на двор любовалась! И кто ж меня дернул за язык? Эх, да что же это я? Или стушевалась перед каким-то мужиком?» – с досадой на себя, подумала Ольга Андреевна. Она вспыхнула, вздернула подбородок и с вызовом посмотрела на мужа.