– В нашем окружении существуют люди, которые совсем не понимают моего мужа и видят в нём акулу капитализма. Поверьте мне, он не такой, как вы его изобразили. Мне ли не знать его! Но я понимаю, что такое отношение к Ивану Кузьмичу возникает у людей из зависти…

Гиммер искренне и весело расхохотался.

– Да, вы только что сами подтвердили мне, что капитал правит миром и людьми. Мир стал несовершенен. Вот, вы образованная, умная женщина, защищаете алчного капиталиста, которого ничего кроме прибыли, не волнует. Впрочем, чему удивляться: ведь, вы его жена, и для вас он – сам бог. Но люди, вступающие с ним в рабочие отношения имеют другое мнение. Зря я вам это все говорю. Все равно не поймете.

– Пойму.

– Да? – Он с интересом взглянул на неё и сказал:

– Если вы, и правда думаете, что я могу завидовать вашему супругу, то вы заблуждаетесь. Я могу себе позволить жить безбедно и не работать. Мой дед – происходит из старинного дворянского рода.

«Так вот откуда в нём столько благородства и обаяния, это всё врождённое, и благодаря хорошему воспитанию….», – подумала она, испытывая неловкость и огорчение из-за того, что он скептически отнёсся к её словам.

– Я работаю на заводе по собственной воле. Мне нравится моя служба. Я выучился на инженера. И совсем не жалею об этом. А что касается денег, – для меня они не важны. Поверьте! Прошу вас не думайте обо мне, что я ему завидую. Хорошо?

Она подумала и кивнула.

– Вы здравомыслящая женщина. Я рад, что познакомился с вами, – проговорил он, серьезно глядя на неё.

На какое-то время оба замолчали. Гиммер поглядывал по сторонам, иногда задумчивым взглядом – на неё, впрочем, не делая больше попыток с ней заговорить. Она сидела внешне спокойная, но в душе её поднималось странное невольное волнение. Мужчина, сидящий рядом с ней, был не просто красив, – в его облике было что-то магнетическое. Он был физически привлекателен, образован, благороден, мужественен. В нём сквозила какая-то особенная стать. У него был такой же, как у Ивана прямолинейный решительный взгляд, приятный и звучный баритон, черные глаза.

Их молчание неприлично затянулось, и он первый прервал его. Стал расспрашивать её о каких-то пустяках, о театре, потом спросил, где обычно она гуляет с детьми. Она отвечала. И вскоре, забыв о неловкости, они снова непринужденно болтали об известных московскому обществу событиях и пустяках: кто на ком женился, чего добился в звании, и даже о нашумевшей в этом сезоне театральной постановке, о том, что пишут газеты, о ценах на базаре. И в какой-то миг, когда она, смеясь над только что сказанной им шуткой, взглянула на него, – неожиданно вдруг поймала на себе его обжигающий и полный восхищения взгляд. Она замерла, прочитав в его взгляде неприкрытую страсть и вопрос. Её бросило в жар.

Но и она сама какое-то время не могла оторвать свой взгляд от него. Так они, молча и безотрывно глядели друг другу в глаза, как будто пили молодое вино из одного опьяняющего волшебного сосуда и никак не могли напиться…… Найдя в себе силы, она оторвала от него свой взгляд и, испытывая непонятное смущение, граничащее со смятением, отвернулась.

А Яков Михайлович, как ни в чем не бывало, взял графин с вином, разлил в два бокала и протянул со словами:

– Предлагаю выпить за наше знакомство, и за то, что мы начали разговаривать. Надеюсь, что бог пошлет нам ещё не одну такую встречу, – голос его прозвучал мягко и настойчиво. Он не скрывал, что открыто, любуется её заалевшим от смущения лицом.

– За вас, Ольга Андреевна. Благодарю вас за то, что позволили оправдаться, – серьезно и просто сказал он и поднёс свой бокал к губам.

Она тоже пригубила вино, испытывая мучительное смятение и непонятный страх.

– Ага, …. вот вы где, любезный Яков Михайлович…, – раздался у них за спиной елейный и вкрадчивый голос незаметно подкравшейся к ним хозяйки дома Софьи Ильиничны, – а мой-то Михаил Евграфович вас обыскался, и во дворе, и в комнатке вашей…. Найти не может…. А вы оказывается, с нашей милой гостьей любезничаете…, – протянула хозяйка дома со слащавой улыбкой, за которое явственно ощущалось скрытое недовольство. Ольга встала из-за стола и сказала:

– Спасибо за вечер, любезная Софья Ильинична. Все было чудесно, и угощенья, и музыка. Но мне пора уже уезжать.

– Да, да…Ваш муж стоит на крыльце вместе с Михаилом Евграфовичем, провожают гостей.

Гиммер поднялся, сдержанно произнес:

– Не стоит обо мне беспокоиться, Софья Ильинична. Ведь, мне уезжать не надо. Пойду, поработаю над чертежами. Ах, да. Сегодняшний вечер удался на славу. Ваш именинник был на высоте. А вы сегодня – само очарование.

Круглое лицо Софьи Ильиничны расплылось в довольной улыбке. Но разговор не клеился. Обменявшись с Ольгой Андреевной ещё парой ничего не значащих фраз, она с напыщенным видом кивнула им и удалилась.

Гиммер проследил за ней веселым взглядом и обернулся к Ольге Андреевне:

– До свидания. Надеюсь ещё увидеться с вами. Смею ли я надеяться?

– Почему бы и нет, – отвечала та.

– Позвольте на прощанье поцеловать вашу руку, – и прижался губами к её руке.

После этого они до самого рождества не встречались. Но уже после праздников, в один из солнечных морозных дней, когда она гуляла в парке с дочерями, – она снова неожиданно увидела его, идущего к ней навстречу по запорошенной снегом аллее. И пройдя мимо неё, на расстоянии вытянутой руки, и он обрадовано и по-дружески с ней поздоровался. Она же, поймав его внимательный и теплый взгляд, и тоже поздоровавшись, снова почувствовала, как забилось её сердце.