Первый зам. министра внутренних дел застойного времени Ю. М. Чурбанов под опекой тестя возомнил себя всесильным, и, якобы, заявлял во время застолья: «Завтра кем захочу, тем стану». Эта его знаменитая фраза, хотя и была сказана в Волгограде в узком кругу доверенных лиц в тайной обкомовской сауне за Волгой, но уже на следующий день ее знал почти весь город. Волгоградская высшая следственная школа МВД СССР, где я в то время уже преподавал, с волнением готовилась к приему зам. министра, но он все три дня отдыхал за Волгой, и, уезжая на четвертый день, говорят, увозил с собой «полвагона» черной икры.

Что касается браконьерства, в том числе на государственном уровне, то и в Волгограде, который в это время уже был переименован, для меня это не было новостью. В запретной зоне Волги около ГЭС целая бригада узаконенных браконьеров, под видом лодочной станции по ночам тайно вылавливала кишащих перед ГЭС осетров для обкома партии, а обком, в свою очередь, снабжал черной икрой Москву.

Умер Л. И. Брежнев, и Ю. М. Чурбанову припомнили все. Он был привлечен к уголовной ответственности за взятки и еще за много других надуманных и действительных грехов, получил двенадцать лет лишения свободы, отбыв половину этого срока.

Но самым обидным было привлечение к уголовной ответственности по этому же делу, как взяткодателя генерал-майора милиции К. Д. Иванова, более двадцати лет возглавлявшего Сталинградский «Желтый дом» (Областное управление МВД). Те подарки высоким лицам, которые были в порядке вещей на протяжении двадцати лет его генеральской службы, в чурбановском уголовном деле вдруг превратились в серьезное преступление. К. Д. Иванов был осужден к пяти годам лишения свободы за дачу взяток и весь срок отбывал в Караганде в качестве прораба на строительстве каких-то объектов государственного значения.

Во времена брежневского застоя высшие партийные чиновники мало заботились о трудовом народе. Они жили в свое удовольствие, питаясь из специальных магазинов. Работая следователем прокуратуры уже в самом Сталинграде, я продолжал дружить с Николаем Родиным, который работал вторым секретарем райкома комсомола в г. Котельниково, когда я там начинал свою следственную карьеру сразу после института. Теперь он, получив повышение по партийной линии, был работником отдела пропаганды Сталинградского обкома партии. Мой друг любил хвалиться разными дефицитными вещами из обкомовского, так называемого, «погребка» от заморского вина до дубленок и шапок из ондатры, что мне следователю, замученному расследованием преступлений, даже не снилось. Мне было далеко до его нарядов. Я немного стеснялся от вида своих форменных ботинок и почти никогда не снимаемой казенной прокурорской формы, похожей на форму гражданских летчиков. Что-то модное из одежды купить на сто пятьдесят рублей следовательской зарплаты при наличии семьи было просто невозможно. Когда я заходил домой к другу вечером после работы, он смотрел на мои ботинки, потертую форму и с нескрываемой иронией шутил:

– Ты так традиционно одет, что я даже горжусь тобой. Глядя на тебя, сразу поймешь, что ты взяток не берешь.

Потом он выставлял на стол очередную бутылку заморского вина и говорил с нескрываемым удовольствием:

– Сегодня мы с тобой снимем пробу бельгийского светлого. Посмотрим, что они там для нас приготовили.

Разница в нашем социальном положении с Николаем Родиным была примером положения рабочих и управленцев советского времени. – Что же это за социализм, призванный в своей теории олицетворять равенство и справедливость? – думал я тогда. Но об этом не принято было не только говорить, но даже сомневаться было нельзя в том, что социализм непременно перерастет в коммунизм – всеобщее благоденствие, правда, в каком-то следующем поколении. Это для меня, думаю, и для большинства населения, было не более реальным, чем фантазии Т. Компанеллы о «городе солнца». Но это призвано было воодушевлять людей на преодоление любых трудностей ради достижения конечной стадии социализма.

Когда сегодня я слышу ностальгические вздохи сравнительно молодых людей по советским временам, догадываюсь, что они либо далеки от жизни тех лет, либо это отпрыски тех, кто имел доступ к специальным магазинам при хорошей зарплате.

Но по разным местам расставило чиновников от власти начало девяностых. Богатыми остались только те партийные работники, которые оказались рядом с партийной кассой. В Хабаровске, например, на эти деньги был открыт роскошный ресторан. Наступившее беззаконие «отмыло» не только партийную кассу, но и воровской «общак». Россия как бы проснулась, застойным временам пришел конец. Криминальная часть населения бросилась захватывать и делить между собой часто в жестоких и кровавых схватках все народное достояние от фабрик и заводов до природных богатств: угля, нефти, газа, золота и т. д. В этой борьбе погибло немало и криминальных элементов, в том числе воров в законе. Как они выражались сами, происходил естественный отбор, где побеждали те, которые стреляли первыми.

Надо заметить, что и последующая старая гвардия коммунистов, в частности, в лице больного Константина Устиновича Черненко и его приближения чувствовала себя не менее обособленной и удаленной от народа. Памятным для меня явился тот день, когда я, работая уже начальником кафедры уголовного права в Рязанской высшей школе МВД СССР, в звании майора милиции, в обход установленных правил попытался попасть на прием к Александру Устиновичу Черненко – родному старшему брату Генерального секретаря коммунистической партии СССР. Он в звании генерал-майора возглавлял Управление учебными заведениями МВД. У меня не было в Москве времени ждать приема в течение иногда нескольких дней, и я в милицейской форме майора решился пройти к нему без доклада на свой страх и риск. Вооружившись красной папкой, уверенно прошел мимо секретаря, сказав, что меня вызывали. Постучав, и не дожидаясь ответа, вошел в роскошный кабинет генерала. Он в это время наливал чай из самовара и, подняв на меня удивленные глаза, собирался что-то сказать. Я заметил его возмущенный вид, но, опередив его, бодро сказал:

– Разрешите обратиться, товарищ генерал-майор!

– Не разрешаю! – громко сказал он с суровым выражением лица.

В его старческом, но вполне величественном образе было столько высокомерного достоинства, что я пожалел о своем, мягко говоря, не скромном визите и попытался выйти из кабинета. Однако генерал остановил меня движением руки. Он поднял трубку внутреннего телефона и кричал в нее, уже не обращая на меня внимания:

– Кого вы ко мне пустили?! Что это за майор?! Что ему нужно?! Он видимо хочет, чтобы я снял с него погоны!