В тот период на улицах города только начали появляться российские «Жигули» и японские подержанные «Тойота». Последние привозились российскими моряками из Японии, где покупались по бросовым ценам. Во Владивостоке на берегу Тойоты ждала очередь из желающих купить машину-мечту. Покупатели этих машин были из разных регионов. На трассе Владивосток-Хабаровск и пополнялся бизнес моего предприимчивого соседа именитого вора «Михася». Боевики встречали на дороге счастливых приобретателей японских машин и, угрожая битами, отбирали машины, правда, с оформлением распиской купли-продажи с выплатой суммы, с которой потерявший машину хозяин мог доехать домой. Вор в законе не мог позволить своим боевикам действовать по методам банды. Он презирал «мокрушников». Биты предназначались для того, чтобы в случае несогласия «продать» машину, она могла быть разбита, но без насилия над потерпевшим.

Отобранные машины пригонялись в Хабаровск и в течение десяти-пятнадцати минут превращались в запасные части. Машину уже невозможно было найти. Ремонтники делали свое дело под вывеской автосервиса, а продавцы на рынке свое. Преступную организацию прикрывал начальник ГАИ городского района, проживавший в этом же доме. Он выдавал главарю разные разрешительные справки и запасные номера от автомобилей, получая ежегодную взятку не деньгами, а японскими машинами. Прямо как борзыми щенками у Гоголя.

Боевики данной преступной организации часто собирались на площадке второго этажа моего дома, ожидая, видимо, указаний главаря. Они пили пиво и что-то активно обсуждали, почти как на комсомольском собрании прошлых лет, только чувствовалось, что их интересуют совсем другие темы. Проходя домой с работы мимо них в форме полковника милиции, я спрашивал:

– Что, ребята, опять собрались?

– Так точно, – охотно отвечали они, – место встречи изменить нельзя. Но Вы не беспокойтесь, мы не мусорим и не хулиганим. Вот только пиво пьем немного, извините.

Они демонстрировали мне трехлитровую банку, наполовину наполненную пивом, и были вежливы и культурны.

Случилось так, что я принимал экзамен по уголовному праву у начальника уголовного розыска моего района, который учился заочно в школе МВД на четвертом курсе. По окончании экзамена я рассказал ему об этой организации, предложил ее проверить и принять меры. Он выслушал с живым интересом, обещал немедленно этим заняться, но никаких действий от правоохранительных органов я не увидел и пожалел, что поставил ему четверку по уголовному праву.

Не менее криминальной была обстановка и в сельской местности. Суть в том, что не только правоохранительные органы в отдаленных селах и деревнях слабо реагировали на преступные проявления криминала, но и сами граждане редко подавали заявления по фактам ограблений или применения к ним насилия, так как мало надеялись на помощь правоохранительных органов. Я тогда так для себя выразил эту ситуацию в российской глубинке:

Такими были эти так называемые «лихие» девяностые.

В те ельцинские времена, приехав в Волгоград, я нашел своего друга Николая Родина, того самого бывшего обкомовского работника, который хвалился мне раньше своим достатком, в плачевном состоянии. Оказавшись далеко от партийной кассы, он не был среди тех партийных работников, которые эту кассу делили между собой, и возглавлял редакцию оппозиционной газеты «Казак», финансируемую донским оппозиционным казачеством. Газета была крайне убыточной. Мы с супругой на своем «жигуленке» заехали к Николаю на его недостроенную дачу, расположенную на берегу Волги. Он нас радушно встретил, но угощал уже не бельгийским вином, как раньше, а Портвейном – тем вином, которое мы простые строители социализма пили в советское время. Суть конечно не в этом, а в том, что он как убежденный коммунист, категорически не принимал новую политику страны, мучился этой своей убежденностью и своим бессилием в борьбе с народившимся капитализмом. Со своим взрослым уже сыном, не нанимая рабочих, строил дачу по старинке из длинных, очень тяжелых бревен, получив, как я позже узнал, на этой трудной работе грыжу.

Николай видимо считал, что и я сожалею о несостоявшемся коммунизме, и выразил большое желание меня приобщить к своей газете.

– Как жаль, что ты не живешь здесь, – говорил он, – мы бы такие дела с тобой закрутили.

Я не спрашивал, о каких делах он говорит, но догадывался, что он видел во мне старого соратника-коммуниста. Николай попросил для начала прислать ему мои стихи, чтобы сделать газету более веселой и близкой к молодежи. Я выразил сомнение, сказав, что сегодня не те времена, когда молодежь слушала и читала стихи, но все же, позже послал ему почтой свою первую книжку стихов, где была напечатана поэма «Суд идет». Это резко антисоветское произведение, посвященное сталинским репрессиям, видимо дало понять Николаю о моем отношении к коммунистам, и он не ответил. Мне было жаль потерять друга, тем более на какой-то политической почве. Хотя я и сам не мог терпеть наш российский капитализм, формирующийся на основе бандитизма и мошенничества, но и коммунисты меня не привлекали. Я понимал, что государственный уклад не причем, и с ним бесполезно бороться. Все заключается в характере самого общества. Его нельзя переделать. В нем всегда найдутся люди, которые будут грабить его законопослушную часть независимо от любых условий. Совсем как в том фильме, где бедный труженик крестьянин говорит эту историческую фразу: «Белые придут – грабят, красные придут – грабят». Словом, народ грабят при любой власти, а капитализм или социализм – разницы большой нет.

Высшая школа в Уфе, наконец, открылась в начале девяностых. Ее возглавил мой однокашник и друг Николай Анатольевич Катаев, получив звание генерал-майора. Кстати, он на эту должность ушел также из Рязанской высшей школы МВД, где работал начальником кафедры «Государства и права». В Уфе при формировании высшей школы ему нужны были преподаватели.

– Что ты там делаешь? – спросил он, позвонив мне в Хабаровск.

– Прекрасно живу и работаю, – отвечал я. – Если бы ты видел, какие у меня здесь в саду растут абрикосы, прямо как в Алма-Ата. Так что приглашаю в гости. Здесь рядом Владивосток с нашим ведомственным санаторием. Там очень чистый и теплый залив, по сути, океан, и природа изумительная.