Придумывала-придумывала-придумывала… Каждый вечер придумывала, а стоило машине его отца остановиться у вьезда в ЖК (дальше Аня обычно просила не ехать), попрощаться с ним, выйти… И становилось невыносимо. Стыдно и гадко. Перед ним и за себя.

Потому что у нее ничего не получалось. Сердце не хотело заводиться. Сердце по-прежнему начинало вырываться не тогда. Не из-за того. Ум позорно проигрывал. Высоцким стать не получалось.

Ноги еле доносили ее до жилья мужчины, ставшего неосознанным виновником всех бед и единственным возможным источником радости… Она не находила в себе силы ни держать до последнего лицо, ни даже устроить цветы, которые не были ни в чем виноваты, но которые будто напоминали о том, какая же она ужасная…

Захар ведь искренне старается. Искренне надеется. Искренне… Наверное, влюблен. А она…

Стерва, которая решила им воспользоваться. И у которой ничегошеньки не вышло…

Именно свидания, а не утренние пары, дневная работа в ССК и ночные подготовки к практикумам выматывали Аню до невозможности. Разом лишали и веры, и силы. Заставляли возненавидеть себя… И отчаяться.

И как-то по-особенному сильно ее ударило сегодня.

Она снова, как и каждый день, освободилась в семь, спустилась на первый этаж в набитом по завязку лифте, вышла за турникеты, увидела Захара, улыбнулась… Он потянулся за поцелуем, она подставила щеку… С благодарностью приняла цветы… С энтузиазмом согласилась на озвученный ей план вечера… И все проведенные вместе часы старалась. Чувствуя, как груз растет, а силы отступают… Чувствуя, что ничего не получается. Чувствуя, что и не получится никогда. Но не зная, что с этим делать.

Захар предлагал съездить в парк, посмотреть там кино — сегодня должны были показывать его любимую комедию, но Аня попросила пораньше завезти ее домой, сославшись на холод.

Почти не солгала, ведь внутри было очень холодно. Намного хуже, чем снаружи. А ведь октябрь на носу.

Выдержки хватило на то, чтобы попрощаться, дойти до нужного дома, тихо поздороваться с консьержем и остаться наедине с зеркалами в лифте…

И там как-то сами собой помокрели глаза. И сам же начал шмыгать нос. Раз. Второй. Третий… Аня вскинула взгляд, поняла, что он покраснел, грустно улыбнулась, шмыгая громче…

— Тебе бы радоваться, дурочка, а ты…

Сама же себя пожурила. Так, как, вероятно, сделала бы бабушка, но это не сработало. Как было плохо — так и осталось.

Аня надеялась, что Высоцкого нет или он занят, поэтому просто не заметит ее прихода. Перед тем, как отрывать квартиру, с минуту стояла у двери, глядя в потолок, прося глаза немного подождать со слезами. Кажется, с ними, в отличие от сердца, договориться получилось.

Девушка тихо зашла, разделась, разулась, постаралась пройти в комнату, не отвлекая, вздрогнула, когда окликнул.

Поняла, что стоит только посмотреть на него — и договоренность с глазами практически аннулирована, поэтому, пока не случилось самого ужасного, что-то ляпнула, скрываясь в спальне.

Здесь ноги сами подвели к постели, Аня легла на спину. Уставившись в новый потолок и чувствуя, как по правому виску скатывается слеза…

И снова так гадко на душе. Так безнадежно. И ведь обвинить некого. Зло сорвать не на ком. Только на себя злиться и остается. На глупую-глупую-глупую мечтательницу. Которой всего мало.

Которая учится там, где мечтала. За которую решают ее проблемы. Которую на стажировку устроили. За которой парень ухаживает — всем на зависть. А она…

Когда услышала стук в дверь — разом сжалась пружиной. Резко села, застывая…

По-детски понадеялась, что послышалось, но, кажется, нет.

Пискнула «войдите», синхронно подскакивая с кровати, отворачиваясь от двери, параллельно стирая и слезы, и их следы.

Корней остановился в дверном проеме, не спеша входить. Видел, что Аня оглянулась на секунду, снова откровенно вымучивая улыбку, а потом отвернулась, будто смотреть на шторы — лучшее занятие для вечера.

— У тебя все нормально?

Мужчина спросил, не сомневаясь, что услышит «да», а сам поймет, что «нет».

— Конечно. Все замечательно. А у вас?

Так и случилось. Аня снова оглянулась на секунду, улыбнулась еще шире, произнесла громче обычного, потом же вряд ли осознанно потянулась к той самой шторе уже пальцами, скомкала ткань, с неправдоподобным интересом глядя на нее.

— Я завтра уезжаю. На выходные.

Корней произнес, следя за реакцией. И она не заставила себя долго ждать — короткий взгляд. Без улыбки. Грустный.

Потом кивок и с дикой силой сжатые на ткани пальцы.

— В Днепр. К родителям.

Мужчина и сам не знал, с чего вдруг решил уточнить. В изначальный план это не входило. Впрочем, как и само предупреждение. Ведь какая девочке разница, ночует он дома или нет?

Но судя по тому, что она прерывисто выдохнула, отпуская ткань, разница была.

— Хорошей дороги. И хорошо провести время. Родители… Скучают, наверное…

— Ты плачешь что ли?

Аня начала говорить, Корней перебил, сделал шаг в комнату, сощурился, приглядываясь…