Вновь вдавил грудью в стол, двигаясь так голодно, резко и отчаянно, что перед глазами растеклась серая дымка. Под кожей хрустели мышцы, заставляя чувствовать себя надломленной, на грани провала, но губы предательски коротко выдыхали с каждым новым толчком, с каждым новым движением.

Рывок, и край столешница врезается в бедра до стонущей боли, что нарастала все круче и больше, будто снежный ком. Сильные пальцы впивались в кожу с такой силой, будто мужчина хочет меня пронзить, порвать, растерзать на куски.

Но мне до глупого просто давалась эта страсть…

Не терзала испугом резкость и одержимость, кружила голову пьяная дымка, закручивая в водовороте чужих эмоций. Ворон отрывался, выплескивал на меня свой дикий огонь, но почему-то кожу не обжигало, не варило в этом котле, лишь играясь.

— Ненавижу тебя… — прошептал за спиной и, противореча своим словам, сжал ладонью грудь, мягко покручивая сосок и гладя его шершавой подушечкой.

Близость с ним — как игра на лезвии. Шаг вправо или влево, и падение на стальные копья с заточенными краями гарантировано. То перья, то ножи…

«Даже железо гнется от пера», — всплыли в памяти слова отца. Как назло, мое тело пронзила сладкая судорога, заставляя выгнуться ЕМУ навстречу, запрокинув голову с громким криком.

— Моя, — прошептал обезумевши и хрипло зарычал, насаживая мои бедра до упора, до предела, до боли.

Но чем ближе был мой личный край к пропасти, тем слабее становились вмятые в кожу пальцы. Они больше не приносили точечную боль, отпуская из своего плена. Полутоном, едва ощутимо погладили и исчезли.

— Убирайся, — прорычал над моей головой, резко одергивая задравшуюся юбку вниз. — Убирайся!!!

Сладкий туман перед глазами со звоном треснул, как разбитое стекло, и осыпался острыми гранями на каменный пол. Закрывая голую грудь руками, опрометью бросилась к дверям, не дожидаясь развязки его бешенства, и дернула ручку, убеждаясь, что проход закрыт.

Тарелка со звоном разбилась рядом с моей головой, запущенная в стену, и я испуганно всхлипнула, оборачиваясь.

Ворон стоял, опираясь ладонью на край стола. Его грудь тяжело подымалась с каждым вздохом, растрепанные темные волосы чернотой упали на лицо, а смятая и задранная рубашка как-то жалко свернулась комком на каменном торсе.

Он сверлил взглядом стену, стараясь унять злость, взять себя в руки, но вместо этого склонился над столом, запуская следующую тарелку в стену. Остатки еды вперемешку с осколками разлетелись в разные стороны, и один, особенно меткий, ударил меня четко в шею, разрывая кожу тонкой полосой.

Ему хватило одной моей капли крови, чтобы отбросить в сторону свое бешенство и настигнуть, прижимая к дверям спиной. Нависнув сверху, Ворон вдыхал аромат крови часто подрагивая крыльями носа и пронзая темнотой черных глаз.

— За что ты так со мной поступила? — убито прошептал, сдвигая волосы в сторону и открывая вид на стекающую капельку крови, что собралась в круглую бусинку и скользнула вниз, оставляя после себя яркую дорожку. — За что так порвала?!

Жесткими пальцами отвернул мое испуганное лицо и припал губами к порезу, кончиком горячего языка собирая багровую дорожку. От этого дикого жеста обжигающая волна зародилась на кончиках пальцев, чтобы стрелами добраться внутренностей, затопить меня черной волной похоти и заставить, закрыв глаза, шумно задышать.

— Я ничего не сделала… ничем не заслужила… — прошептала, обессиленно сползая вниз.

Если бы не его руки, не его тело, я бы рухнула на пол, покорившись подогнувшимся коленям, но Ворону было мало держать меня взаперти — он хотел контроля, и мое стояние на ногах — лишь его прихоть.

— Ты ответишь, за все ответишь, — вновь пообещав мне кровавую расплату за неведомые грехи, он резко отпустил меня, позволяя съехать вниз, и жестко зафиксировал голову, впиваясь в волосы.

Пах перед моим лицом вновь напрягся, и мужские глаза пронзила такая злость, которой я ранее никогда не видела.

— Я сломаю тебя, испорчу, Тарн. И ты больше никогда не станешь прежней, — прорычал он, потянувшись ладонью к растянутому поясу брюк.

Смотреть на нее сверху вниз — определенный уровень блаженства. Нравилось, как невинно она хлопает своими бездонными глазами, как пухлые искусанные губы распахиваются от удивления и горячий короткий выдох обжигает головку члена у ее рта.

— Будь послушной, царица. И больно не будет, — шиплю я ей и толкаю член в горячий ротик, едва не вырывая волосы на темноволосой голове от одержимости.