Шрифт:
– Мне очень жаль, сэр, - сказала Сесси, - но это сущая правда. А ведь я очень старалась, сэр.
– Да.
– отвечал мистер Грэдграйнд, - мне кажется, ты очень старалась. Я наблюдал тебя, и с этой стороны ни в чем тебя упрекнуть не могу.
– Благодарю вас, сэр. Мне иногда думалось - может быть, я чересчур стараюсь, и если бы я попросила позволения немножко меньше стараться, то, кто знает...
– Нет, Джуп, нет, - возразил мистер Грэдграйнд, глубокомысленно и в высшей степени практически качая головой.
– Нет. Тебя учили согласно системе - понимаешь, системе, - и этим все сказано. Остается только предположить, что обстоятельства, в которых протекало твое раннее детство, были слишком неблагоприятны для развития твоих умственных способностей, и что мы начали слишком поздно. Однако, повторяю, я сильно разочарован.
– Мне очень грустно, сэр, что я не сумела лучше отблагодарить вас за вашу доброту. Вы взяли на себя заботу о бедной одинокой девочке, которая была вам совсем чужая и не имела никакого права на ваше попечение...
– Не надо плакать, - сказал мистер Грэдграйнд.
– Не надо. Я тебя не браню. Ты добрая, скромная, благонравная девушка... и... удовлетворимся этим.
– Благодарю вас, сэр, от души, - сказала Сесси, низко приседая.
– Ты приносишь пользу миссис Грэдграйнд и в известном смысле вообще полезна всему нашему семейству. Так я заключаю из слов мисс Луизы, да и сам я не раз убеждался в этом. Посему я надеюсь, - сказал мистер Грэдграинд, что ты будешь вполне довольна своей жизнью среди нас.
– Я была бы совершенно счастлива, сэр, если бы только...
– Понимаю, что ты имеешь в виду, - сказал мистер Грэдграинд.
– Ты все еще думаешь о своем отце. Я слышал от мисс Луизы, что ты до сих пор хранишь ту бутылку с примочкой. Ну что ж! Ежели бы ты более успешно занималась наукой, помогающей приходить к точным выводам, ты бы в этом пункте проявила больше благоразумия. Вот все, что я могу сказать.
Он так низко ставил умение Сесси разбираться в цифрах, что, в сущности, должен бы просто-напросто презирать ее; однако для этого он слишком сильно привязался к ней. Мало-помалу он проникся мыслью, что в этой девочке кроется нечто такое, что нелегко объяснить с помощью таблиц. Пусть ее способность давать точные определения минимальна, ее познания в математике равны нулю; но он далеко не был убежден, что если бы ему потребовалось включить ее в парламентский отчет, он знал бы наверняка, по каким графам ее разнести.
Бывает пора, когда обработка человеческого материала на машинах Времени идет ускоренным ходом. Юный Томас и Сесси были именно в такой поре, и потому выделка их совершилась года за два; между тем мистер Грэдграйнд, казалось, застыл на месте, и никаких перемен в нем не наблюдалось.
Кроме, впрочем, одной, - но эта перемена произошла помимо его неотвратимого прохождения через машины Времени. На сей раз оно сунуло его в маленький, трескучий и довольно грязный механизм, приткнутый в глухом углу, в итоге чего получился член парламента от Кокстауна, пополнивший собой ряды уважаемых членов - представителей таблицы умножения, великих мастеров по части крохоборства, достопочтенных глухих джентльменов, слепых джентльменов, безгласных, безруких и бесчувственных ко всему, что не подсчитано и не взвешено на аптекарских весах. Недаром же мы живем в христианской стране, через тысячу восемьсот с лишним лет после нашего Учителя!
Минувшие годы изменили и Луизу, но она росла такая молчаливая и замкнутая, так тихо в сумерках сидела у камина, глядя, как падают и гаснут тлеющие угольки, что ее отец, который не бросил лишнего взгляда в ее сторону с той поры - казалось, это произошло только вчера, - когда он сказал: "Луиза уже почти взрослая девица", был весьма удивлен, увидев перед собой девицу совсем взрослую.
– Совсем взрослая девица, - озабоченно сказал мистер Грэдграйнд. Ай-ай-ай!
Сделав это открытие, он несколько дней ходил еще более сосредоточенный, чем обычно, явно обдумывая какое-то важное решение. Наконец, однажды вечером, когда Луиза пришла пожелать ему доброй ночи, так как он уходил из дому с тем, чтобы воротиться поздно, - и следовательно, они расставались до утра, - он обнял ее, ласково посмотрел ей в лицо и сказал:
– Дорогая моя Луиза, ты совсем взрослая!
Она ответила ему быстрым, пытливым взглядом, как в тот давний вечер, когда он застал ее у цирка; и тотчас потупилась.
– Да, отец.
– Дорогая, - продолжал мистер Грэдграинд, - мне нужно поговорить с тобой с глазу на глаз об очень важном деле. Приходи в мой кабинет завтра утром после завтрака - хорошо?
– Да, отец.
– Почему у тебя такие холодные руки, Луиза? Тебе нездоровится?
– Я здорова, отец.
– И весела?
Она опять взглянула на него и улыбнулась своей сдержанной улыбкой.
– Я такая же веселая, отец, какой бываю всегда, вернее, была до сих пор.
– Вот и отлично, - сказал мистер Грэдграйнд.
– Он поцеловал ее и ушел; а Луиза возвратилась в тихую комнату, похожую на цирюльню, и, подперев голову рукой, опять стала глядеть на скоротечные искры, столь быстро обращавшиеся в пепел.
– Ты здесь, Лу?
– окликнул ее Том, просунув голову в приоткрытую дверь, и вошел в комнату. Теперь это был законченный повеса, из самых настоящих, но далеко не из самых приятных.
– Том, милый, - оказала Луиза, поднимаясь с места и обнимая брата, как долго ты не приходил навестить меня!
– Да вот, понимаешь ли, все вечера заняты. А днем старик Баундерби вздохнуть не дает. Но когда он уж очень разойдется, я умею образумить его, напомнив о тебе, и мы неплохо ладим. Скажи, Лу, отец ничего такого тебе не говорил сегодня или вчера?
– Пока нет, Том. Но он только что предупредил меня, что хочет поговорить со мной завтра утром.
– Ага! Так я и думал, - сказал Том.
– Ты знаешь, где он сейчас? спросил он тоном заговорщика.