– Почему же такое отношение к товарищу Ревекке? – Спросил Виноградов.

– По причине национальности. Люди темные, не любят евреев, предрассудки.

– Но она же женщина?

– Это никого не остановит, и если бы узнали, что это она призывника застрелила, не сносить бы товарищу Пластининой головы. Здесь края глухие, советская власть не может защитить даже своих агитаторов.

– Советская власть все может, – подвел итог Виноградов, – завтра во всех газетах должно быть помещено мое объявление.

Он достал из кармана лист бумаги и прочел:

– Товарищи крестьяне! Я послан к вам не за тем, чтобы наказывать, как это говорят провокаторы из контрреволюционного лагеря, а затем, чтобы покарать руководителей восстания мобилизованных, эту подлую свору из господ. Виноградов замолчал, в тексте не было указано ни одной фамилии.

– Ракитиных, их несколько братьев, – услужливо подсказала Ревекка Пластинина.

– Ракитиных и других негодяев, расхитивших народные деньги, продовольствие, пытавшихся уничтожить советскую власть в уезде, – продолжил Виноградов, написав карандашом фамилию руководителя бунта.

– Главари восстания бежали, а введенные ими в заблуждение солдаты, подлежащие мобилизации, разошлись по домам и продолжили свой мирный труд. Репрессии их не коснутся. Исполкому следует напрячь все силы для спасения революции, – закончил Виноградов, – виновные в саботаже и нерадивые будут арестованы и преданы суду трибунала.

– Как же вам удалось спастись? – Спросил Пластинину после заседания Павлин Виноградов.

– Просто повезло. Малахов хотел доставить меня в село Благовещенское, где у них много сочувствующих. Там бы меня точно казнили. В отчаянии я сделала вид, что выронила сумочку, и, когда Малахов соскочил с повозки, чтобы поднять её, крикнула вознице именем Губисполкома, чтобы гнал назад. Рядом работали в поле крестьяне. Я начала звать на помощь. Малахов стрелять не посмел. Так я очутилась на свободе, сразу же поспешив в Шенкурск, и успела на совещание. Вы простите мой внешний вид, сейчас не до того, надо спасать революцию.

– Конечно, согласился Павлин Федорович, – сейчас нет времени на личное благополучие.

На следующий день листовки с текстом Виноградова были отпечатаны и распространены по уезду. Крестьяне прочитали и успокоились: «Раз обещают, значит, не тронут».

Виноградову не нужны были волнения в тылу. Он собирался на войну с белогвардейцами и интервентами.

От товарища Кедрова была получена телеграмма: собрать силы, на судах спуститься вниз по реке Ваге до Северной Двины и встать заслоном на пути белых. Путь на Котлас для белых в первой половине августа был практически свободен.

Оставив шенкурские дела на заместителя, Павлин Виноградов на пароходе в сопровождении отряда красных выдвинулся к устью реки Ваги.

Руководитель восстания шенкурских призывников молодой учитель, двадцати пяти лет от роду, в прошлом прапорщик царской армии Максим Ракитин с товарищами сидел на берегу Ваги и смотрел на воду. Настроение у него было хуже некуда. Зачем, спрашивается, поверил крестьянам и выступил ходатаем за отмену призыва, чего добился? Они разбрелись по домам, а он теперь преступник, разыскивается властями. Еще недавно Ракитин, как человек грамотный и надежный, был избран делегатом от Шенкурского уезда. Он ездил в Архангельск, участвовал в работе губернского съезда Советов. Кстати, видел там Пластинину, которую тоже избрали делегатом от города. Она его запомнила. Они, как представители одного уезда, даже о чем-то поговорили.

– Максим, успокойся, пересидим, все перемелется. Вернешься домой к своей Наташе, обвенчаетесь и заживете, – сказал ему Тимофей Родимов. – Бог нам поможет.

– Э, нет, новая власть, пожалуй, не даст нам покоя, – вступил в разговор еще один из компании, Малахов, – Ты знаешь, что мне сказала эта авантюристка Ревекка, когда держали ее взаперти?

– Умоляла о чем нибудь?

– Нет, говорила, что пролетарская месть обязательно настигнет меня, где бы я ни был, и весь наш род будет изничтожен.

– Зря мы не пустили ее в распыл? – С сожалением отметил кто-то из компании заговорщиков.

– Нельзя, я слово дал сохранить жизнь и личную неприкосновенность, – ответил Ракитин.

– Ребята, как узнали, что эта жидовка у тебя в чулане сидит, хотели ее оттуда забрать, потешиться и на штыки поднять. Но из уважения к тебе не стали, – ответил ему Малахов.

– Тоже мне уважение, – Ракитин поморщился, – не велика храбрость пленную бабу пошамать, и концы в воду. Если я в чем-то слово дал, я его держу.

– А вот коснись её, отпустила бы тебя Ревекка, попади ты к красным в лапы?

– Не знаю, вряд ли. Но я – это другое дело. Обещал – вопрос чести, надо выполнять. На фронте за этим строго следили, у нас в полку один поручик обманул было своих солдат и в первой же атаке сгинул от пули.

– Бежал?

– Да. В атаку впереди всех.

– Что, думаешь, свои случайно?

– Не случайно, а пред-на-ме-рен-но, – Максим Ракитин произнес это слово медленно, по слогам, подчеркивая важность сказанного. – Мужик нынче злой пошел, чуть что не по нему – пуля тебе в лоб.