Судя по тому, что рассказывала мне госпожа, для того чтобы все эти хитрости сработали, вы должны знать церковь как свои пять пальцев. Пусть она служит местом сбора самых состоятельных горожан, но если священник не лезет за словом в карман и рассыпает угрозы направо и налево, никого и ничего не стесняясь, то любая опытная шлюха может со спокойной душой оставить свои замыслы и отправиться домой. Однако, если на его месте окажется схоласт, никогда не слыхавший о песочных часах, то каждая куртизанка в церкви ощутит себя в раю.

Вот прямо как мы сейчас; и пусть проповедник в Сан-Заниполо принадлежит к ордену доминиканцев, открыто декларирующих смирение, ему явно нравится слушать собственный голос, что является серьезной ошибкой, поскольку инструмент этот – слабый и пронзительный, который скорее озадачивает души, нежели спасает их. Уже через десять минут люди старшего поколения роняют головы на грудь. А как только раздается сопение и храп, богатые девственницы возрождаются к жизни, откидывая свои вуали в сторону, и начинают метать по сторонам игривые взгляды, словно стрелы Купидона, пока их матери борются с тяжестью доброй дюжины цитат из Библии.

Вся эта суета служит превосходной ширмой для куда более серьезных дел. Пока госпожа, словно ястреб, следит за женщинами, меня в равной мере интересуют мужчины, а заодно и то, что творится у них в головах. Я пытаюсь представить себя на их месте.

Для примера я выбираю одного из них – я приметил его еще на входе. Он высок (каким в другой жизни непременно буду и я), широк в талии, на вид ему лет сорок, и, судя по его одежде, принадлежит он к одному из ведущих «вороньих» семейств, поскольку рукава его черной накидки подбиты соболиным мехом, а его супруга выглядит богатой и массивной, как кровать на четырех столбиках под балдахином. Я воображаю себя на его месте. Одна из темноволосых куртизанок сидит чуть впереди и слева от меня. Заниполо – церковь, в которую я хожу регулярно. Если все будет хорошо, я рассчитываю сделать небольшое пожертвование на ее содержание, чтобы получить право быть погребенным здесь. Каждый месяц я хожу на причастие, где мне отпускают грехи. Я возношу благодарственные молитвы Господу за свою счастливую судьбу и регулярно отдаю Его долю, за что Он помогает мне благополучно вернуть свои инвестиции. Сегодня утром я созерцал раны Спасителя на кресте, перед тем как помолиться о том, чтобы цены на серебро оставались достаточно высокими и я смог вложиться в товары для еще одного корабля, который весной отправится в Тунис. Так я обеспечу хорошее приданое для своей второй дочери, которая быстро созревает и которую следует уберечь от осквернения, поскольку молодые люди вожделеют потаенных мест в телах юных девушек. Как, впрочем, поступают временами и старики, ведь там можно обрести несказанную и утешительную сладость…

(Ага – видите? Вот так оно и бывает: мало-помалу, дюйм за дюймом, и мысль соскальзывает с духовного на плотское.) В церкви становится душно, а голос проповедника звучит монотонно, как зудит бьющаяся о стекло муха. Я тихонько ерзаю на скамье, чтобы подвинуться и обрести лучший вид, и тут замечаю ее, в пяти или шести рядах впереди, сидящую с прямой спиной посреди моря ссутулившихся фигур; ее изящная головка возвышается над ними. Разумеется, я знал, что она здесь, – я имею в виду, что уже заметил ее ранее, когда она вошла, потому что разве можно пропустить такое чудо? – вот только я пообещал себе, что сегодня не стану… Впрочем, не беда. Мы уже выяснили отношения с Господом, а мужчина время от времени нуждается в маленьких радостях. Некоторое время я позволяю себе просто любоваться ею, потому что она заслуживает этого: темно-красные волосы, – позже они роскошной волной рассыплются у нее по плечам, – золотистая кожа, полные губы и теплое мерцание плоти, когда она поправляет шаль, соскользнувшую у нее с груди. О да, она настолько красива, что можно подумать, будто сам Господь поместил ее сюда, дабы я смог по достоинству оценить тайное совершенство Его творения.

А теперь – Бог ты мой, прямо сейчас! – она поворачивает ко мне голову, хотя и не смотрит на меня прямо. Я вижу намек на улыбку, а потом медленное скольжение языка, которым она увлажняет губы. Должно быть, она думает о чем-то, наверняка о чем-то приятном. Очень приятном. И вдруг я чувствую, как между ног у меня возникает неудобство, и грань между искуплением и соблазном остается позади, хотя ни за что на свете я бы не вспомнил, когда переступил ее. Точно так же я не думаю о том, что эти влажные губы и тайная улыбка предназначены не мне одному, а еще и банкиру слева от меня, который уже успел насладиться не только ее наружностью и которому не терпится увидеть вновь, как она проводит язычком по губам. Не говоря уже о молоденьком сыне адмирала в пяти рядах позади, который только недавно расстался с любовницей и вновь пребывает в поиске.

И вот, как выражается синьорина, «ни слова не сказано, а рыбка уже попала в сети».

Месса заканчивается, и в церкви воцаряется суета, когда толпы народа, толкаясь, устремляются наружу. Мы идем быстро и, выйдя из церкви, останавливаемся на маленьком каменном мосту, с которого открывается вид на кампо, откуда мы можем наблюдать заключительный акт представления. Похолодало, и небеса грозят дождем, что, правда, ничуть не пугает людей.

Это место настолько хорошо подходит для ухаживаний, что можно подумать, будто женщины сами разбили здесь эту площадь. На выходе из церкви, по правую руку, сверкающий фасад Скуола Сан-Марко служит отличным поводом для всяческих заигрываний и флирта, поскольку для того, чтобы по достоинству оценить всю прелесть ее мраморных барельефов, вам нужно слоняться без дела, кренясь всем корпусом то влево, то вправо, а то и склонять голову к плечу, пока не добьетесь нужного эффекта. Вы удивитесь, узнав, как много молодых и искренних сердец вдруг воспылали любовью к изящному искусству. Ближе к центру, вокруг огромной статуи лошади, образуются другие группы по интересам. Всадник – какой-то старый венецианский военачальник, оставивший все свое состояние городу под обязательство обессмертить его самого вместе с конем. Он просил Сан-Марко, но вместо этого ему дали Сан-Заниполо. И вот он восседает, воинственный и бронзовый, горделивый и тщеславный, не подозревая о том, что у его подножия молодые юноши и девушки обмениваются взглядами, делая вид, будто любуются напрягшимися мышцами бронзовых бедер лошади. Животное мне нравится куда больше наездника, но Венеция – город, который отдает мулам ровно такое же предпочтение, как и лошадям, и пусть сейчас на улицах я чувствую себя в большей безопасности, мне по-прежнему недостает бьющей копытами и фыркающей мощи чистокровных римских жеребцов.

Метафора синьорины про рыбку оказалась весьма уместной, поскольку теперь вся паства выбралась наружу, сбиваясь в стайки и косяки вокруг наиболее экзотических экземпляров. Некоторые мужчины плывут к ним прямиком; другие держатся неподалеку, словно решая, в каком направлении двинуться. А в центре неторопливо дрейфуют женщины, зорко поглядывая по сторонам. В руках они держат носовые платочки, веера или четки, которые иногда выскальзывают у них из пальцев и падают к ногам намеченного мужчины. Они улыбаются и надувают губки, склоняют головки к плечам после того, как разговор завязывается, прикрывают коралловые уста белыми ухоженными ручками, когда особенно удачный комплимент или замечание вызывают взрыв смеха у них или окружающих. Но даже когда губы их сомкнуты, глаза разговаривают во весь голос.

Повинуясь жесту моей госпожи, я спускаюсь с моста на площадь, чтобы понаблюдать за ними с близкого расстояния. Признаком всеобщего возбуждения становится то, что на меня обращают внимание лишь несколько пожилых сановников да их бородавчатые жены, которые никак не могут решить, то ли беззастенчиво разглядывать меня, то ли содрогнуться от отвращения. Хотя я не единственный карлик в городе (я видел одного в труппе акробатов, иногда выступающих на площади), но все-таки являю собой достаточно необычное зрелище, что служит еще одним поводом к тому, чтобы нас не видели вместе, по крайней мере до той поры, пока мы вновь не начнем вести дела, когда моя уродливая экзотичность станет частью ее притяжения.