На каком-то этапе нашего пресмыкательства по полу Гусев сказал нам, что аналогичный случай с пропажей бриллианта из такого же пакетика имел место года два-три назад во Франкфурте, в отделении торгпредства, в примерно такой же переговорной комнате. Там тоже долго искали, все перетрясли и прощупали, но поначалу ничего не нашли. Только смекалистый работник службы безопасности додумался протрясти все шторы в этой переговорной, и оказалось, что бриллиант, прыгнув, как и у нас, из своего пакетика в результате его резкого и неосторожного вскрытия, «приземлился» в верхней складке шторы окна и лежал там, ожидая прибытия спасателей.

Я высказал свои сомнения, поскольку, по моим воспоминаниям, применительно к нашей ситуации бриллиант не улетел так высоко и далеко, чтобы долететь до окна и складок занавесок у потолка. Тем не менее, мы тут же перетрясли все занавески в переговорной комнате (тяжелых складчатых штор там не было), затем нежно руками прощупали практически каждый сантиметр этих занавесок, но ничего не обнаружили, хотя все вздрагивали и с надеждой смотрели на того, кто замирал, нащупав узелок в шторе. Потом головы и плечи опускались, и прощупывание штор продолжалось. Бесполезно!

Положение получалось дурацкое. С одной стороны, мы обшарили и проверили буквально каждый сантиметр комнаты, убедившись, что бриллианта в ней нет, а с другой стороны, это означало, что кто-то из нас двоих эту самую драгоценность, грубо говоря, попер. Я подумал о том, что знаю Колю Уткина не так долго, где-то с год, и не так близко — пару раз выпивали на приемах, но семьями не общались. Мог ли он свистнуть бриллиант? Да вполне! По задумчивому выражению лица Коли понял, что такие же мысли пришли и ему в голову. Однако, вспомнив, что подумав на невинного — уже согрешишь, я отогнал от себя эти нехорошие мысли в сторону, но затем еще больше расстроился, поскольку не находил ответа на вопрос — куда делся бриллиант.

Усевшись на полу, я заявил Гусеву, что дальнейшие поиски бесполезны. Уткин присоединился ко мне и одновременно предложил использовать в качестве судна вазочку с комода, поскольку м'oчи терпеть уже нет. При этом заявил, что декоративную композицию торгпредши мы, конечно, из вазочки вынем и сохраним для дальнейшего использования.

Гусев в ответ на это спокойно заявил:

— Будем вас, ребята, раздевать и проверять. Пока вы еще не ходили в туалет, не имели возможности сбросить ценность или перепрятать. Иного выхода нет. Раздевайтесь!

— Вы не имеете такого права, личный обыск возможен только по специальному разрешению, — возмутился я, хотя внутренне был спокоен, поскольку мне скрывать было нечего, возмущалась лишь моя юридическая душа, обеспокоенная нарушением гражданских прав.

— А мы вот сейчас запросим разрешения у Валентина Александровича, он как торгпред у нас и Бог, и царь, и воинский начальник, — ответствовал Гусев. Он снял трубку и сообщил торгпреду о том, что будет проводить личный досмотр, как договорились. И пошутил: «Валентин Александрович, я же Вам говорил, что в каждом человеке можно найти что-то хорошее — если его хорошо обыскать, ха-ха! Приступаю!»

Стало ясно, что вопрос с начальством согласован и придется разоблачаться. А что делать?

— Шмонать будете? — вдруг перешел на тюремный лексикон Коля Уткин, вообще-то вполне интеллигентный парень.

— Вот именно, — сказал как отрезал Гусев.

Мы начали снимать пиджаки, развязывать галстуки и расстегивать рубашки, демонстративно потряхивая ими перед Гусевым, который, тем не менее, брал каждую вещь, прощупывал ее, выворачивал карманы, мял в руках и снова тряс, а затем довольно-таки брезгливо отбрасывал проверенное барахло на стул в углу комнаты.

Все это напомнило мне неоднократно рассказанное моими старшими родственниками и знакомыми, а также виденное в кино и описанное в литературе проведение обысков в годы сталинских репрессий, которые тогда еще совсем недавно, буквально несколько лет тому назад происходили в реальной жизни. Все это обсуждалось и осуждалось не только в наших головах, в разговорах, беседах, но и в общественном мнении страны. Тогда уже началось зарождаться и формироваться сопротивление давлению государства, его силовых органов, по привычке разминавших свои мускулы на безответном населении. Это сопротивление, правда, вскоре ослабло, а потом и заглохло, но в тот момент идеи справедливости и законности еще бурлили в мозгах молодого поколения.

— Я догола раздеваться не буду, — решительно объявил я, — имейте совесть! У вас же нет никаких оснований подозревать нас в краже!

— Мы ни в чем не виноваты, — включился в перебранку Уткин, — может быть, здесь дырка или щель какая-нибудь где-то. Мы же не должны за все здесь отвечать!

— Думаете, что повеселились, напортачили и пошли? Как говорит наш торгпред: «Баран бараном, а рога задаром». Вы что, хотите с бриллиантом отсюда даром выйти — так это не выйдет. Снимайте штаны, дураки! — бросил нам в ответ безжалостный Гусев. — А то из вас котлеты сделаю.