– Ну, не до такой же степени!

– До такой. Зосима спит и видит… Нарочно скупил мои долги…

– И много долгов?

Зенон только рукой махнул:

– Горестно говорить. Легче и его, и себя жизни лишить.

Феофан покачал головой:

– Гнев – плохой советчик. Пойдем-ка, друг, в баню, там обо всем потолкуем.

– К Веспасиану, в Центральные или в «Финик»?

– В Веспасиановы. Самое милое дело. В двух других не наш народ. Вижу, ты согласен.

– Пойдем, как иначе…

Купцы молча пошли по мраморной дороге. Коварство Зосимы не выходило у Феофана из головы. Мироед. Все ему мало… Встретился жрец Аполлона, гордо шествовавший с длинным жезлом в руке и венком из веточек священного дерева на главе; демонстративно поздоровался только с Зеноном: ответили ему они оба. Феофан давно привык, что Агафон не приветствует его, как христианина, но не считал себя вправе отвечать тем же. Зенон в иное время и был бы рад посудачить насчет жреца, человека хотя и склочного, но все же, по сути, безобидного, ибо от желчных слов он никогда не переходил к делу, но теперь купцу было не до этого. Явно, жрец шел из храма Аполлона, расположенного недалеко от городских ворот. Патарское святилище было весьма почитаемым в Древнем мире; подобно Дельфам, здесь солнечный бог Аполлон также вещал ищущим его совета через пару жриц-пифий. Предание гласило, что Аполлон и Посейдон, владыка морей, спорили за владычество над Патарами, и царю Аргоса Днаосу было сказано – найдя сражавшихся волка и быка, посмотреть, кто победит – если волк, построить храм Аполлону, если бык – Посейдону. Дядя проиграл племяннику точно так же, как в Афинах – племяннице, и храм был возведен в честь Аполлона. Было, правда, потом время, при римлянах, когда и этот храм пришел в упадок, но все тот же вселикийский благотворитель Опрамоас вернул ему былую славу и величие…

Только в банях Веспасиана Зенон немного пришел в себя. Пришлось, правда, немного обождать, пока банщик согласно показаниям солнечных часов подаст условный сигнал о том, что все готово к приему посетителей, в банный колокол, представлявший из себя подвешенный металлический диск с гирькой на цепи. До ожидаемого блаженного звука посетители бань развлекались фехтованием деревянным оружием, игрой в мяч или просто беседами – вполне в греческом духе. Заплатив по четверь асса за вход и сдав под присмотр раба одеяния, Феофан, кроме того, заказал разбавленного вина и фаршированных устриц, купцы вручили себя в руки опытных банщиков и массажистов и почтили своим присутствием поочередно все пять отделений бань. Своим названием бани были обязаны императору Веспасиану Флавию, выделившему на их постройку деньги. Хитрый старик был по природе скуп до крайности, но для народа денег не жалел; впрочем, где он давал, там и брал, придумав первый в мире платный туалет и оправдав это дело получившими бессмертие словами «Деньги не пахнут». Веспасиановы бани в Патарах, возведенные у мраморной дороги, были излюбленным местом отдохновения римской знати и части городской греческой верхушки. Народ попроще ходил в Центральные и Малые бани, располагавшиеся неподалеку, а народ еще победнее и странники ходили в «Финики» у городских ворот, в самой непривилегированной части города, начинавшейся от храма Аполлона; последние бани имели собственное наименование «Финики» по той причине, что у их входа с незапамятных времен росло несколько финиковых пальм, но репутация у этого заведения, как и следовало ожидать от его месторасположения, была не очень хорошая. В итоге некоторые знатные греки из принципа ходили в Центральные бани, не желая ни ронять своего достоинства в «Финиках», ни делить общество с римлянами «у Веспасиана». Феофан и Зенон не были столь щепетильны по отношению к римским властям, чтобы открыто и, в сущности, не по делу противопоставлять себя им, да и кроме того, они просто любили это место больше других. Термы Веспасиана впечатляли: здание имело размеры 105 на 48 метров и было все изукрашено мозаикой и отделано мрамором. Внизу, как в преисподней, над обслугой парившихся трудились рабы, поддерживавшие огонь в огромных печах. Господский глаз их, разумеется, никогда не видел, словно их и на белом свете не существовало…

Распаренные, отмытые бобовой мукой, обихоженные бронзовыми скребками и натертые оливковым маслом, купцы вернулись к разговору, едва их оставил назойливый цирюльник со своей пустой болтовней и навязчивыми услугами. Дело Зенона было и вправду плохо: уплатить он должен был до исхода третьего дня, отсрочки не предвиделось. Узнав, что речь идет о тысяче ауреусов, Феофан поник головой: такой суммы у него вне торгового оборота не было.

– И рад бы я тебе, друг, услужить, но… Таких денег я тебе дать просто не могу, но не потому, что не хочу, но просто потому, что не имею. Половина – это все, на что я в силах. Кто бы мог дать еще столько же – не представляю.

– Никто и не даст. Особенно мне. Побоятся, что убегу с деньгами. У нас любят довести человека до крайности, а потом переживать, как бы он с отчаяния не нанес бы им вреда.

– Подожди. Давай исходить из того, что половина у тебя есть. Я тебя торопить с отдачей не буду. А дальше с этими деньгами уже можно поговорить с самим Нимфаном.

– То есть? – оживился Зенон.

– То есть уговорить его под взнос этих пятисот ауреусов погасить твой долг Зосиме и сделать заимодавцем его, Нимфана. Он возьмет большой процент, но не будет торопить со сроком; так ты избавишься от угрозы со стороны Зосимы, и через какое-то время все исправишь. Я, со своей стороны, не только дам тебе золотые безвозмездно, но и помогу оправиться. У меня у самого дела далеко не блестящи, и я ищу какое-нибудь предприятие, чтобы их поправить. Найду – возьму и тебя с собой.

– Да пошлют боги тебе, Феофан, всякого блага. Без твоих денег Нимфан со мной и разговаривать бы не стал! Ты пойдешь со мной к нему?

– Ты не хочешь идти один?

– Честно говоря – нет.

– Хорошо. Приходи ко мне домой сегодня вечером, пойдем к Нимфану… А я еще должен зайти к брату, в церковь.

Зенон недоверчиво посмотрел на Феофана, хотел что-то сказать, но затем передумал и только вздохнул.

Феофан горько усмехнулся;

– Я все понял, друг. Но это моя вера.

– Вера-то верой… А я вот в губернаторской канцелярии ненароком услыхал… Будто император начал чистку в армии…

– Который император-то?

– Да, никак не могу привыкнуть, что их у нас теперь два. Диоклетиан, кто ж еще. Второй при нем в младших ходит, словно собачка при хозяине… Так вот, вроде бы как он за армию взялся…

– Причина все та же?

– Да, хотя обоснование новое. Армия должна быть благонадежная, а непризнание божественности императоров… Но прошу, хватит – не в этом месте об этом говорить. Я тебе сказал, откуда ветер дует, так что все может быть, так и понимай.

– Хорошо. Я и брату скажу.

– Скажи, скажи…

Брат Феофила, епископ патарский Николай, жил при городской церкви, отстроенной не столь давно, лет двенадцать назад, над гробницей епископа Мефодия, обезглавленного во время последних гонений, при императоре Аврелиане, пытавшемся насадить в Империи культ солнца и про которого его легионеры распевали жутковатую песню: «Столько и вина не выпить, сколько крови выпил он». Наступившее вслед за убийством сокрушителя Пальмиры успокоение позволило патарским христианам возвести над останками епископа-мученика небольшую каменную церковь, и гробница Мефодия служила престолом, на котором служил теперь преемник священномученика – Николай. В самом городе, конечно, возвести храм не позволили, поэтому патарские христиане отстроились за воротами, в некрополе – говоря проще, на кладбище. Туда и направился Феофан, все обговорив с Зеноном. Он свернул на другую дорогу, параллельную главной, мраморной, и направился к выходу из города; прошел мимо гробницы Маркианы, женщины выдающейся, удостоенной погребения в самом городе; миновал итинерариум – интересный монумент императору Клавдию, бывший не без пользы и для народа. Наверху, на высоте 13 метров, стояла бронзовая статуя Клавдия верхом на коне, а сам монумент был выложен из 59 каменных блоков, из которых 52 были испещрены надписями, а немногочисленные оставшиеся еще пребывали пустыми; спереди итинерариума шла верноподданническая надпись, посвященная «божественному» Клавдию, на двух боковых сторонах имелся список римских военных дорог в Ликии, содержащий сведения по их направлению и длине. Построен итинерариум был первым римским губернатором Ликии Квинтом Веранием по указу все того же Клавдия, которого ликийцы по-прежнему, спустя полтора столетия после его кончины, недолюбливали за присоединение их родной Ликии к соседней Памфилии, и – из тех, что пообразованней – в глубине души полностью соглашались с Сенекой, отобразившим апофеоз почившего императора как «отыквление». В тени итинерариума сладко дремал то ли какой-то притомившийся путник, посчитавший слишком дорогой цену, которую с него запросили за пребывание в близрасположенной гостинице, то ли гостиничный сторож; прошел купец и уже упоминавшиеся ранее бани «Финики», из дверей которых вывалилась шумная и слегка нетрезвая компания. «Чужеземцы», – отметил про себя грек Феофан; эллины никогда не стали бы употреблять неразбавленное вино, да еще и недостойно вести себя в общественном месте. Впрочем, рядом было еще шумнее: двое городских стражников пытались вытолкнуть за ворота пятерых нищих, обосновавшихся у бань. Из колоннад общественных туалетов при воротах доносилось какое-то горячее обсуждение – поскольку это заведение в древние времена было точно таким же местом проведения досуга докучливых горожан, как и театр, и бани – своеобразным клубом по политическим и коммерческим интересам, и каждый желающий, если только это был не раб и не женщина, мог в любой момент присоединиться к обсуждению вне зависимости от нужд организма.