– А календарь помогает?

Феофан горько усмехнулся:

– Чисто теоретически, разве что. Для кормщика календарь – купец, для купца – нажива. Плывешь, когда нужда пошлет. А если мыслить отвлеченно – то наиболее благоприятен для плавания период после восхода Плеяд – это 25 мая – до восхода Арктура – это 16 сентября.

– Почему?

– Летом ветров меньше. Восходящий Арктур – сильная звезда, она несет бури. В равноденствие – 24 сентября – почти всегда бывает жестокая буря. После 7 октября сильно дождит. Как закатятся зимние Плеяды 11 ноября – вообще лучше в море не выходить: дни короткие, ночи длинные, тучи густые, воздух сумрачный. Ветры сильные, смешанные со снегом и дождем, могут сдуть целый флот, так-то… Бывает, что надо везти товар зимой, когда запрещено, и если что – попадешь под суд «за безрассудство». А, – Феофан горько усмехнулся, – надо будет к чему прицепиться – прицепятся. Вспомни, как оштрафовали Константина за то, что у него с корабля сбежала кошка – товар от крыс сторожить, мол, некому стало! Ну да ладно, не о том речь. Зимой есть одна лазейка – в декабре на море затишье из-за того, что, как говорят язычники, священная птица Посейдона алкиона, то есть просто зимородок, высиживает своих птенцов в плавучих гнездах, и Посейдон ради нее сглаживает своим трезубцем морские волны. Но мы-то с тобой люди не суеверные, и понимаем, что это не Посейдон успокаивает море для гнездования птицы, а хитрая птица знает, когда море успокаивается, и тогда обзаводится потомством. В зимнее время также пиратов много. Еще помни, что надо наблюдать не только за звездами, но и за планетами, когда они, по воле Творца, приближаются к созвездиям или отдаляются от них: они тоже часто влияют на перемену хорошей погоды на худую… – и отец с сыном начали изучать звездное небо…

Ночь прошла спокойно. На кораблях горели огни, сменные кормчие по звездам твердо вели суда к назначенной цели. После разговора с отцом Николай долго любовался на красивый корабль, шедший в кильватер тому, на котором находился он сам, и зерновоз казался ему каким-то роскошным диковинным существом, уверенно грядущим по глади моря. Он не заметил, как заснул.

Проснулся же рано утром от диких криков боли: два легионера за что-то бичевали одного из нумидийских рабов Вариния; стегали так, что мясо летело. Мальчик вскочил, и сердце его сжалось от возмущения и сострадания. Хотелось побежать, вцепиться в бич и прекратить это насилие… но кто его послушает? Нет, просто так стоять он не будет – Николай подошел к римлянам и тихо сказал:

– Отчего так жестоки ваши сердца, что ваша ретивость не видит в нем человека?

Оба бича опустились; один из легионеров злобно сказал Николаю:

– Что, тоже плетки захотелось? – но тут сверху, с мостика, донесся густой бас десятника:

– Не дури – это же сын хозяина. Продолжайте, а ты, сынок, иди пока отсюда. Еще не того наглядишься в своей жизни, пока гуляй…

Бичевание продолжилось, но теперь раб кричал через удар – один из исполнителей все же усовестился…

Корабли же шли своим ходом; ветер поутих, но оставался все же достаточным для того, чтоб не пускать в ход весла. К вечеру второго дня римлянин позвал Феофана на мостик и поинтересовался:

– Когда изволим быть в Пафосе?

– При этом ветре, достопочтенный Квинт, на рассвете, но когда будем огибать остров, придется сбавить малые паруса, а то и вовсе идти на веслах – камни кругом, можно крепко сесть.

– Хорошо, Феофан. Я доволен проездом, об этом будут знать в Патарах.

Купец поклонился и ушел, отпущенный знаком чиновника. Квинт вздохнул и пошел спать. Тяжело жить, когда ничто в жизни уже не вызывает в тебе никаких эмоций – ни положительных, ни отрицательных. Только все же что-то есть в этих волнах, и они будят в душе что-то давным-давно омертвевшее…

Когда после очередной ночи стало светать, все уже были на ногах. Кто занимался делом, тот и занимался им, а досужие путешественники вовсю разглядывали берега Кипра на розовом фоне предрассветного неба. Чиновников прихлебатель, дыша полной грудью, не вынес восторга и задекламировал «Вакханок» Еврипида: «И пришел бы я на Кипр, на остров Афродиты, где Любовь, пленящая сердца человеческие, обитает». Медные зеркала пафосского маяка отражали далеко по округе свет огня, неусыпно и неустанно поддерживаемого государственными рабами.

Феофан и его самый испытанный кормщик встали к рулевым веслам и стали вводить «Океаниду» в гавань Пафоса; второе судно, чтобы зазря не рисковать, осталось при входе в нее, чуть в стороне, чтобы не мешать иным судам следовать в гавань и из нее. Слева возвышался укрепленный римский форт, соединявшийся косой с гаванью, окруженной высокими крепкими стенами с башнями: римляне укрепили столицу кипрского губернаторства достойно. Суровый вид римских твердынь скрадывали пальмы и пеликаны, отчего-то полюбившие именно этот город. За стенами находился административный центр, виллы знати и богачей. Даже вечно сонный римский чиновник, и тот повеселел, припомнив, какой пир в прошлый раз закатил грузный веселый хозяин виллы Диониса, повелевший из тщеславия и от избытка легких денег изобразить мозаикой на полу не только вакхические действа, павлина и похищение Зевсом Ганимеда, но и свою достославную персону в композиции «Времена года».

Когда высадили римлян, обстановка на корабле несколько разрядилась, о чем вслух один из купцов заметил так:

– Вот теперь и воздух чище стал.

Зерновоз Феофана вышел из гавани Пафоса, на выходе из которой к нему присоединился второй корабль, и оба судна направились на восток вдоль побережья. Глядя на скрывающийся за кормой Пафос, Феофан сказал сыну:

– Вот, Николай, когда-то из этого самого Пафоса отбывал в Памфилию апостол Павел. Ты помнишь это место в Писании?

– Это где он обратил в христианство кипрского проконсула Сергия Павла?

– Да, верно.

– А почему тогда мы не сошли на берег?

– Какие наши годы, еще сойдем…

Когда корабли проплывали мимо места рождения Афродиты, неподалеку от которого было расположено ее почитаемое святилище, на обоих кораблях ей были совершены возлияния от тех, кого это действительно заботило. А вот к городу Куриону пришлось пристать, чтоб со второго корабля высадить двух паломников в святилище Аполлона-Гилатиса. В этом городе во время непродолжительной стоянки ликийцы неожиданно встретили земляков-зодчих, которые, как выяснилось из разговора, возводили около театра виллу патарцу Евтихию. Про него давно уже поговаривали, что уже года три, как его дела пошли сильно в гору – с того самого дня, как императором стал Диоклетиан, который не забыл тяжкий путь, проделанный им от простого крестьянина, сына бывшего раба, своим упорством, умом и хитростью – до императорской порфиры, и посему хорошо отблагодарил своих старых друзей, и в их числе сослуживца Евтихия. Теперь тот редко заезжал в Патары (хотя и раньше там бывал не чаще – это просто землякам стало казаться, что он зазнался), и, как неожиданно выяснилось, стал отстраиваться на Кипре. Стены нового его жилища уже возвышались в человеческий рост, была видна система труб для нужд домовладельца, собственная банька, колодец. Да, человек явно пошел в гору…