— Ну так, вам и кушать было запрещено, так что теперь, помирать? — возмутилась Любаша.

Кузьма задумчиво почесал затылок, а Наська даже жевать перестала.

— И то правда. Слушай, Любонька, так это что же, нам теперь можно и грамоте обучаться?

— А кто ж вам запрещает то? — удивилась Люба, уставившись на девушку, точно на восьмое чудо света. — Бери, да обучайся.

— Ой, это что ж я теперь, ученой стану, как и господин наш? — В глазах девушки отразились предвкушение и азарт перед неизведанным.

— Станешь, станешь, — зевая, проговорила Сима. — Слушай, Любань, а может, ну их, дела эти. Пошли спать, а то что-то умаялась я за день.

Любаша, оглядев собравшихся за столом, улыбнулась:

— Ладно, дела все равно никуда от нас не сбегут, а вот отдых всем требуется. Вот сейчас со стола уберем да на боковую. Утро вечера мудренее.

Через некоторое время на сияющей чистотой кухне, уже никого не было.

На замок опустилась ночь.

— Почему, я тебя спрашиваю, в холле замка до сих пор грязно? Почему во дворе разруха? Я вас для чего сюда взял, а, чтобы вы бездельничали? И что за помои ты мне принесла? — с каждым словом все сильнее и сильнее распалялся Кощей.

Мужчина ударил кулаком по столу, из-за чего миска с наваристым рассольником подпрыгнула на месте, расплескав на стол содержимое.

Сима, глядя на эту картину, начинала не на шутку злиться, но пока молчала, внимательно разглядывая хозяина замка.

Кощей, одетый сегодня в парадный камзол да начищенные до блеска сапоги, выглядел, как настоящий сказочный принц, если бы не перекошенное от брезгливости и презрения лицо.

Его длинные волосы сегодня были заплетены в такую тугую косу, что ни один волосок не выбивался из прически.

Безупречное лицо с четко очерченными скулами, волевым подбородком и плотно сжатыми упрямыми губами невольно вызывало восхищение у женщины. Такой мужественный и красивый!

Кощей же, не обращая внимания на ступор Симы, продолжал разоряться:

— Отвечай, прислуга, что за варево плескается в этой посуде, и почему там варёные огурцы?

— Это рассольник — один из основных супов советской кухни! — отчеканила злая Серафима. — Ты сначала попробуй, а потом фыркай. У Любы он знаешь, какой получается? Пальчики оближешь!

Кощей настороженно взглянул в тарелку, понюхал поднимающийся над ней парок, и довольно закрыл глаза. Сима же, раздраженно продолжала:

— Сегодня прибудут плотники и еще одна служанка. Вот тогда и примемся за наведение порядков. А ты бы лучше не орал, а аванс всем выдал, чтоб охотнее трудились.

— Чего? — удивленно приподнял бровь хозяин, поднося полную ложку ко рту. — Какой еще аванс?

— Ну деньги, знаешь, такие маленькие, кругленькие… — с глупой улыбкой ляпнула женщина.

— Да ты, я вижу, совсем страх потеряла, смертная! — прогрохотал Кощей, медленно жуя. — Или дура непроходимая.

— Сам дурак! — парировала Сима. — Золото гони, чтобы я могла частично расплатиться с рабочими!

— Зачем? — не понимал мужчина, снова замерев с ложкой у рта.

— А затем, чтобы у них работа лучше спорилась. Деньги, говорю, давай! — уперев руки в бока, не унималась грозная Фима.

— Так зачем заранее им платить, если они еще ничего не сделали? — Кощей явно не понимал, о чем толкует ему рассерженная женщина.

— Ой, туго-о-ой, — устало протянула она, на мгновение прикрывая глаза. — Слушай, если ты хочешь, чтобы твои новые слуги работали лучше, то стоит их немного поощрить. Немного, лишь чтобы стимул появился на дальнейший нелегкий труд.

— Вот ещё! Я им такой стимул устрою, день и ночь будут вкалывать, и не пикнут даже. — уже довольно причмокивая заявил мужчина.

— Это как? — стиснув зубы, спросила Сима, намереваясь хоть силой, но стребовать такие необходимые денежки.

— Как, как? Превращу одного в гада ползучего, остальные с удвоенной силой за работу примутся! Будешь надоедать, тебя и превращу! — злобно зыркнул на женщину хозяин и облизал ложку.

— Попробуй только! Я тебе такую весёлую жизнь устрою, мало не покажется! — отчеканила разъярённая Серафима, вставая в нелепую позу побитого боксёра. — Превращу, превращу — только и умеешь пугать. А ты на кулаках попробуй со мной справиться!

— Да ты видно совсем ошалела, старая! — заорал мужик.