Пашка загоготал.

– А то! За уши не оттащишь, на неделю тут поселимся.

– Ну и все, закрыли тему. Народ где?

– На первый уровень отправил. Лагерь готовят. У нас же без изменений? Здесь остаемся?

Серега кивнул.

– Закругляйтесь. А я спущусь, гляну, что да как.

Пока шел – размышлял. Вся эта картина производила довольно тягостное впечатление. Словно заглянул в окошко и увидел там кусок человеческой жизни – паршивый кусок, дурно пахнущий. Награбил – а толку? Зачем? Разве мог потратить? Куда собирал? Для чего? В гроб с собой? Или надеялся, что затворничество однажды закончится и сокровища помогут ему в будущем?.. И ведь наверняка немало народу в соседних узлах положили. Стоило оно того? И впрямь – издох, как дракон на куче сокровищ. Хотя какой там дракон!.. Дракон – это что-то огромное, грозное. Легендарное. А в том, что происходило здесь, ничего возвышенного нет. Подлость одна. Как собака сдох. И снова пришла в голову эта мысль – какова же она, власть золота над человеком? Люди гибнут за металл…

Проходя мимо ветвления, ведущего в бар, он вдруг сообразил, что внутри кто-то есть: горел свет, слышались стуки, стеклянное позвякивание… Слегка удивившись – команды на сбор трофеев вроде не давалось – Серега свернул и, миновав короткий коридор, оказался в баре.

Комната была сплошь в дереве. Полки, полки, полки… как ячейки в улье. Поверх каждой – стекло. За стеклом бутылки. Длинные, короткие, мелкие, большие, пузатые или наоборот вытянутые… Некоторые ячейки были открыты – и Серега решил сначала, что открыты еще с тех времен… но сделав еще шаг и войдя в комнату, понял, в чем дело.

Гришка стоял к нему спиной, слева от входа. Что-то мурлыча себе под нос, он открывал очередную ячейку, доставал бутылку, встряхивал, глядя на свет – и в зависимости от результата ставил назад или на журнальный столик рядом. Там уже стоял десяток разнокалиберных бутылок – а три или четыре, с темной янтарной жидкостью, богатые даже на первый взгляд, торчали из его рюкзака на креслице.

Серега замер. В первый момент он даже растерялся – такого с ним еще не бывало и не сообразил сразу, как расценить и как реагировать. То, что он видел, было самым настоящим мародерством. Не сбором трофеев, как бы ни хотелось так подумать – а грабежом.

Обоймы всегда несли в Дом ценное – это был Закон охоты, жестко регламентированный документ. Да, он прямо приказывал заниматься сбором трофеев – но присутствовал один тонкий нюанс… Трофеи, во-первых, собирались по приказу командира, и никогда помимо его воли; и, во-вторых, – трофеи невоенной, гражданской принадлежности, всегда уносились в Дом и там сдавались в соответствии с регламентом. На месте разрешалось делить только боевую часть. Иное расценивалось как мародерство – а мародерство каралось беспощадно. Ибо стоило лишь обозначиться таковому – и подразделение стремительно деградировало. Подрывалась воинская дисциплина, снижалась мотивация и боеспособность – ведь мысли о боевой части начинали замещаться мыслями о поживе. Закон охоты балансировал на той тонкой грани, перед которой боец, исполнявший его, мог называть себя добытчиком – но за которой, вздумай переступить черту, он становился мародером.

Но… Гришка. Это же был Гришка. Друг. И снова в эти короткие мгновения, пока Букаш стоял спиной, Серега вспомнил слова Наставника о том, насколько тяжело совместить в себе командира и товарища. И здесь, несмотря на размолвку, несмотря на жестокие – впрочем и почти забывшиеся уже! – слова, сказанные тогда, остаться командиром он был не готов.

Нужно было прекращать. И мягко прекращать, показать, что понимает – но терпеть не намерен.

– Гриш. На место положи, – миролюбиво сказал Серега. – Не до спиртного сейчас…

Гришка вздрогнул. Резко обернулся – он не слышал осторожных шагов командира, и не ожидал. Взгляд его заметался: к бутылке в руке – на столик – снова к бутылке… он понял, что пойман – но по мягкому тону сообразил, что обострять Серега не намерен. Не обострять нужно было – тушить…

– Да это я так… – забормотал он, нащупывая левой рукой стеклянную дверцу и не отрывая взгляда от командира. – Решил вот парочку… до Дома… там ведь и не видали никогда. На обратном пути, может… Если мимо пойдем. Карман не тянет, место есть…

– Понимаю, – кивнул Серега. – Но все же положи на место. Да и пойдем. Там каша уже готова… И вставать завтра рано…

– Слышь, Бук!.. Я тут еще гаванских надыбал! – донеслось из соседней комнаты. – Много не берем, класть некуда – но пару коробок уместим!..

Это был Медоед.

«Слышь, Бук»?!.. Серега почувствовал, как брови, помимо воли, утаскивает на макушку. Это оказалось настолько же неожиданно, насколько и увидеть Гришу с бутылкой. Никогда, ни при каких условиях, сержантский состав не мог с такой фамильярностью обращаться к старшему по званию. И не просто к старшему – к капитану, который стоит многими ступенями выше! И даже не в званиях-должностях дело – в авторитете и уважении! За все годы своего командирства Сотников не слыхивал, чтоб его ребята обращались к нему вот так запанибратски! Обойма – боевое товарищество, кто спорит; но командир – старший товарищ. Даже в личной беседе, даже в Доме за Периметрами – он всегда был «командир». Не «Серега», не «Серый», не «слышь, Карбофосыч» – а «командир»! О самом Гришке или Илье разговора не шло, это были закадычные дружбаны, а Илюха к тому же и гражданский – а из своих армейцев разве только Злодей иногда себе позволял, да и то в редких случаях. Но здесь… Это что, авторитет офицера в такой жопе?!

Мгновенно вспыхнув, Серега хотел рявкнуть, выдернуть бойца и, поставив по стойке смирно, разнести в клочья… и только усилием воли погасил это в себе. Снова мешала психология. Воспитывать, перешагивая через голову непосредственного командира… ну так себе занятие.

– «Слышь, Бук»?.. – вопросительно глянул он на Гришу. Говорил тихо, чтоб не услышал Медоед – хотя и рвалось наружу, еще как рвалось…

Гриша молчал. Он стоял, все еще держа в руках бутылку – но вид имел теперь не виноватый, а какой-то упрямо-независимый. Словно он решил что-то для себя и готов был стоять на своем.