Я смотрела на Вилара, мне было почти больно от того, как много чувств я могла видеть в его лице — и уже почти ненавидела Майри.

— «Нас» больше не существует, — сказала я. — Твой отец выгнал меня. Всё кончено.

Вилар судорожно вздохнул.

— Пожалуйста, думай об этом иначе. Теперь ты мне не сестра. А значит, у нас есть шанс быть по-настоящему вместе, заключить брак. Не сразу, но когда-то я сделаю это, назову тебя герцогиней.

Кажется, он искренне верил тому, что говорил. Вот же…

— Я бывшая преступница. Я всё ещё под надзором, и неизвестно, когда смогу покинуть этот дом. И куда дальше пойду — ты думал об этом? Я опозорена. Меня больше никогда не примут в обществе. О каких «нас» ты можешь говорить, сын герцога Вирского? — Я вздохнула и сказала первое, что пришло в голову: — Разве отец не договорился о твоём браке с богатой и знатной невестой?

Вилар потёр лоб, тяжело вздохнул. Выглядел, будто его ударили ножом в грудь.

— Ты знаешь? Так ты знала о Жаннет? — Он покачал головой. — Я так и знал, я боялся, что всё это случилось из-за меня. Я так надеялся, что ты не из-за этого решилась…

Он говорил что-то странное. Я честно его не понимала.

— Решилась на что?

— Извести королеву.

Как связана женитьба виконта Вилара и проклятие, упавшее на королеву? Увы, я не успела спросить. Нас прервали. И, если честно, лучше б это оказалась Софи. Но нет, мне не могло так повезти.

— Какая любопытная тема беседы. Могу я к вам присоединиться? — из-за ближайшей колонны к нам вышел Дэбрэ. Он нас явно подслушивал. Но, когда Вилар ему на это указал, даже не подумал смутиться.

— Дети башмачников обыкновенно плохо воспитаны, — сказал Дэбрэ, махнув рукой.

Он ещё и смеялся. Над собой или над Виларом — не знаю. Дэбрэ и прежде напоминал мне человека, способного ковырять собственную рану ржавым гвоздём, а затем использовать его как оружие.

— Прошу вас, виконт, поделитесь своими догадками ещё и со мной. Вы на самом деле считаете, что леди Майри решилась на злое ведовство, потому что королева похлопотала о вашем браке со своей сестрой? У вас есть доказательства?

Пока Дэбрэ и Вилар обменивались ударами из острых слов, я молчала. Слушала их, но больше думала о своём.

Так у Майри и правда имелась причина желать королеве зла. Интересно.

Если речь идёт не о деньгах, то все войны, говорят, начинаются из-за женщин, но и женщины, влюблённые в мужчин, тоже вносят свой вклад. Могла ли Майри захотеть отомстить, да ещё и так странно — не сопернице, а её старшей сестре, не какой-то простушке или ровне, а королеве? Всё возможно, конечно. Люди во всех мирах одинаковы: мы стараемся быть логичными, но чувства имеют над нами большую власть. Допустим, Майри полюбила Вилара, или, что вероятней, он настолько увлекся ею, что неосторожно пообещал брак, а она — по глупости, на эмоциях — позволила себе поверить ему, мечтала, строила воздушные замки. В таком случае, когда всё рухнуло, она могла потерять голову из-за боли и гнева.

И всё же мне не нравилась эта версия. Не сходилось: бедные сиротки, знающие своё место, а Майри-Маймай его явно знала, не мстят законным наследникам богатых родов и уж тем более не связываются с королевами, отнимающими их шанс на счастье. Майри, конечно, мог вести порыв, временное безумие, отчаяние. Если она, как и Вилар, витала в облаках и видела счастливое будущее с ним, то возвращение к реальному положению дел могло её не просто ранить, но и сломать, и даже убить — или толкнуть на убийство.

Дэбрэ считал Майри ведьмой во всех смыслах слова, Вилар видел женщину-глину, нежный цветок. Кто из них прав, сложно сказать, но обида и ненависть — страшные чувства. Пять лет назад мне довелось их испытать во всей полноте, и я до сих пор помнила, какой стала грязной и чёрной внутри. Я потеряла семью и будущее — Майри, кажется, то же самое, только иначе. А значит, и милашка Маймай могла показать себя совсем не милашкой.

Мысли о том, как убиваешь, уничтожаешь того, кто уже уничтожил тебя — токсичная дрянь, убивающая тебя самого. Мне ли не знать. В моём случае дело до сумасшествия не дошло, но таблеточки профилактически пришлось попить где-то с полгода. И то временами на меня накатывало: я белугой ревела, меня всю трясло, руки скрючивало от ненависти-ненависти-ненависти… О состоянии Майри я могла только догадываться. Из всех окружающих её лиц она была самой слабой, лёгкой жертвой, но даже загнанный олень иногда может порвать брюхо волка рогами.

Водителя фуры, напившегося, а затем и уснувшего за рулём, я ненавидела так сильно, что мысленно представляла, как разрезаю его ножом на куски. Меня выворачивало от собственных мыслей, от картин, то и дело вспыхивающих в голове. Тошнило от себя, своей ненависти. Я ненавидела и его, и себя. Себя, наверное, не меньше — ведь не могла прекратить думать об этом, чувствовать это. А в один не самый прекрасный момент поняла, на что трачу свою несчастную жизнь и остатки здоровья.