Царица же прикладывала все усилия к тому, чтобы укрепить свою семью. Не род, из которого она вышла. А именно семью. То есть, усилить положение мужа и дать будущее своим детям. И для Государыни Андрей был откровением.

Он уже сейчас был достаточно опасным, дабы никто из представителей боярско-княжеской тусовки не шел на прямое обострение с ним. Мрачный финал Курбского достучался до каждой, даже самой деревянной головы. И никто не жаждал оказаться вот так же — на траве с рассеченным лобком и яйцами, скатившимися в сапоги.

Андрей был страшилкой в руках Царя. Что позволяло ему изрядно охладить самых горячих бояр да князей. Но имелась и беда — Государь сам опасался своего воеводу. Особенно после разговора с тем отцом Дионисием, что рассказал ему о делах минувших, о том, как в былые годы в ромейских землях полководцы брали власть, свергая Василевсов.

Дурные слова.

Но они запали в самую душу Царю.

И Царице требовалось разобраться в очень важном вопросе — кто стоит за Андреем. Ведь женщина — это главный источник желаний большинства мужчин. И рассматривать мужа в отрыве от жены глупо. Вот она и приехала — знакомиться. Сам Царь, конечно, уже имел возможность пообщаться с Алисой. Но он мужчина и в делах женских мыслил мало и многое мог упустить, что прекрасно понимал. Посему и отпустил супругу с инспекцией на ковровую мануфактуру.

— Государыня, — уважительно поклонившись, произнесла графиня. Визит этот был настолько внезапный, что ее не успели предупредить. — Я немедленно велю накрывать на стол. Но прошу простить меня. Не ведала, что ты приедешь. Оттого и стол скудный…

«Скудный» стол оказался заставлен очень прилично. Конечно, не пир. Но из запасов графа достали все подходящее. Причем быстро. Буквально пару часов, и «скромный» обед был собран. Однако большого стола не требовалось. Царица изволила трапезничать с графиней в присутствии только самых доверенных слуг.

— Ты, я вижу, странно пищу принимаешь. — указала она на тарелки и вилку с ножом, которым Алиса пользовалась.

— По старой ромейской моде, — нашлась она, вспомнив старое объяснение мужа. — Они считали, что благородным не гоже как простолюдинам брать еду руками. Руки их должны оставаться чистыми, свежими и приятно пахнущими, а не перемазанными Бог знает, в чем.

— А вилы эти малые они тоже использовали?

— С двумя зубьями, но мой супруг решил три зубца делать, дабы про Троицу святую не забывать.

— Ясно… — после небольшой паузы произнесла Анастасия и попробовала повторить за своей собеседницей. Но получилось очень непросто. Та ведь держала вилку в левой руке, а в правой — нож. И орудовала этим очень ловко. В отличие от Царицы, что впервые попробовала. — Не удобно-то так.

— Привыкнуть нужно. Таким образом при дворе Царей ромейский отделяли на пирах благородных от случайных гостей. Ведь чтобы так ловко орудовать ими требуется время и опыт…

Беседа шла неспешно.

Анастасия Романовна разговаривала с Марфой-Алисой и только диву давалась о того, насколько непривычны ее суждения. Насколько широк взгляд. И сколь глубоки познания. Что и не удивительно. Уровень образования и кругозора у них отличались просто колоссально.

Впрочем, акцентировались они больше на делах женских и бытовых. Особенно заинтересовали Царицу сведения о бюстгальтере и импровизированных прокладках. В первом случае это позволяло подчеркнуть грудь, а во втором — побороть естественную проблему дам. Разумеется, никаких трусов в те годы никто не носил из женщин. Кроме Марфы-Алисы…

Так или иначе, но уже к вечеру Алиса, то есть, Марфа, судачила с Царицей чуть ли не как с подругой. Во всяком случае это была первая внимательная и, как ей показалась, благодарная слушательница. Что и душу отвести позволяла разговорами, и на оговорки не обращала внимания, и позволяла надеяться на определенные перспективы. Ведь в случае приятельства с самой супругой Государя, или тем более дружбы, будущее Алисы уже не выглядело так ужасно в случае гибели мужа…

[1] В данном случае — авторское допущение. Потому как разговоры о потраве ходили очень часто и практически про любого монарха. Особенно после смерти Елены Глинской — матери Царя. И особенно в голове Иоанна Васильевича, что отличался подозрительностью на грани паранойи.

1557 год, 5 мая, Азак

— Командир! — воскликнул подбегающий вестовой. — Там дозорные вертаются. Машут, что какие-то корабли с моря идут.

— Большие?

— Много больше ушкуев.

— А сколько их?

— Две штуки.

— С веслами?

— Так и есть. С веслами.

— Полк! — рявкнул Андрей спустя несколько секунд, привлекая внимание всех окрестных, — к бою! К ушкуям выходи!

— А кого в крепости оставим? — спросил дядька Кондрат.

— Нестроевых…

И все завертелось.

Быстро надевались доспехи и оружие. Лишние вещи все оставлялись в крепости. Сами же бойцы выбегали к этим вельботам[1]. Слажено. Ловко. Каждый к своему номерному ушкую.