Нет, прячет его внутри, и он мечется, раздирая душу в клочья. Но я не собираюсь жаловаться. Не матери. А подушка все стерпит.

Я очень надеялась, что не сказала ничего лишнего. Говорила мало — больше слушала. Мать не попытать, а поговорить пришла. Вылить на меня то, чего я никогда не думала из нее выпытывать. Проводила ее до такси в накинутом на футболку пуховике и осталась без шапки стоять на улице. Не совсем, конечно, без головного убора: мои волосы греют не хуже шерсти. Это в двадцать головной убор снимать было нельзя.

Стояла у подъезда минут пять в надежде полностью протрезветь. Не ждала кого-то, как когда-то давно. Ждать некого. Просто не хотела возвращаться в квартиру, пахнущую бабскими соплями и двадцатиградусным алкоголем. Открыла на кухне окно на проветривание. Осталось проветрить голову и не думать жалеть Светку: все сделала своими руками и своим одним местом. Меня в свое время, безмозглую и безволосую, никто из них не пожалел. Кроме бабушки.

— Это он, но я могу сказать, что ты спишь, — вошла она ко мне пятнадцать лет назад без телефона и на цыпочках.

Она, вечно шаркающая…

На часах половина десятого. Могу спать. Могу… А вот встать к телефону точно не могу.

— Сиди!

Как бабушка поняла, что у меня ноги отнялись, непонятно. Как непонятно, и от чего именно: радости, страха или досады? С чего он решил, что я неделю жду звонка… Ах, да… Он же сказал на прощание, что позвонит… Значит, должна ждать и надеяться.

Бабушка вернулась с телефоном, уже привычно шаркая, и тут же ушла на кухню. Щелкнула дверь. Побежала из крана вода. Прямо дежавю. Сколько Игорь уже заплатил за ожидание? Тишина по-прежнему пела: ожидайте ответа, ожидайте ответа. Я ждала намного дольше. Неделю. Целую! Так что могу минуту, целую, просто дышать в трубку.

Минуту не выдержала. От силы секунд десять.

— Алло, — так и сказала.

Сообразила сказать, а то подумал бы, что никто, кроме него, мне домой не звонит. Никто и не звонит. Даже он. Хотя… Мог ведь представиться бабушке, как в прошлый раз. Здравствуйте, это Игорь.

Мне вот так и сказал:

— Это Игорь. Узнала?

— Узнала, — буркнула, должно быть, очень обиженно, потому что он тут же извинился, что долго не звонил.

— У матери, по ходу, запоздалое осеннее обострение. Решила из меня ездовую собаку сделать. Загоняла, как обычного курьера. До Москвы и обратно. Ты не спишь там, а то бабушка напугала, что можешь спать…

— Не сплю.

— Выйдешь на часок ко мне?

— Куда? — не въехала я в его предложение.

— Да куда скажешь, туда и приеду. Я же адреса твоего не знаю, но сейчас в центре. Дороги почти пустые, так что могу рвануть в любом направлении. Кстати, хочешь вместе парики заберем? И отвезем в больницу? Если не хочешь, не надо, — добавил тут же. — Я пойму. Ну, куда мне приехать? У меня даже карандаш уже наготове. Один умный человек сказал, что имена и телефоны женщин нужно записывать исключительно карандашом…

Он, типа, пошутил, да? Или правду сказал. Горькую.

— Уже поздно, Игорь.

Поздно спохватился. Поезд ушел — до Москвы и обратно. Спальный вагон. Не ресторан… На ночь не ем. Вредно.

— Знаю, что поздно. Но ты не спишь ведь… Я не знаю, во сколько освобожусь завтра. Загнанных лошадей пристреливают. Похоже, мать уже зарядила револьвер.

— Поздно, — твердила я, кусая губы и уже почти глотая слезы.

— Я тебя что, до дня рождения не увижу, что ли?

— День рождения у меня через три недели.

— Малина, подари мне вечер. Пожалуйста… Я знаю, что тебе завтра на работу. Мне тоже.

— Извини, Игорь. Я очень устала.

Не добавила — ждать твоего звонка, рвать на голове остатки волос. И искать в себе остатки гордости. Нашлись, пусть и с трудом — не побегу к тебе. Не надейся.

— Ну ладно. Нет так нет. Навязываться не буду. Пока.

И сбросил звонок, не дождавшись от меня вежливого «спокойной ночи». Обиделся? Я тоже — аж разревелась, прижав трубку с короткими гудками грудью, в которой сердце тоже стучало коротко и быстро, без перебоев. А вот дышалось с трудом — слез было так много, что они и валик дивана легко сумели замочить, и продолжили меня душить.

— Что он тебе сказал? — вошла бабушка.

Услышала, что ли, как я плачу?

— Ничего… — буркнула в ответ, уперевшись носом в обивку.

— Из-за ничего не плачут. Не позвонил же сказать, что больше не позвонит? — усмехнулась она.

Даже не голосом, а краешком выцветших губ — я увидела это краем покрасневшего глаза.

— Не позвонит. Больше. И не надо… — бубнили мои искусанные губы.

— А чего звонил-то? — бабушка села рядом.

— На свидание позвать.

— И чего ревешь тогда? Когда?