Он был врач, врач женский, и обнаженное женское тело никогда не было для него предметом вожделения. Никогда — если дело касалось работы. Он знал, какой красивой может быть женская грудь, видел и совершенные пропорции, и стареющие, обвисшие женские тела, со всеми их целлюлитами, складками и растяжками. Это не имело значения. Женщина была прекрасна всегда — ибо она дарила жизнь. Сергей никогда не оскорбил ни одну свою пациентку нескромным взглядом и даже нескромной мыслью.

Вот и сейчас, осторожно делая Ники непрямой массаж сердца и искусственное дыхание, припадая к ее нежным губам и касаясь обнаженной груди, он не испытывал ничего, кроме тревоги за ее жизнь и жизнь ее ребенка. Но когда через полчаса она пришла в себя, когда выпила горячего чая с ромашкой и мелиссой, когда приняла теплый душ и переоделась в ночную рубашку и домашний халат, он занервничал.

Она была не просто красива — прекрасна. Он сидел и думал о том, что мог бы смотреть на нее часами. Опухшая от слез, непричесанная, бледная и перепуганная, шмыгающая носом, она была для него богиней, совершенством, и он боялся собственных мыслей и чувств, совершенно неожиданно обрушившихся на него лавиной.

Она боялась оставаться одна, и он ночевал в ее спальне. Сел на полу, прислонился спиной к кровати. Маленькая прохладная ручка Ники робко скользнула по его шее, плечу, нашла его руку, и он возблагодарил темноту, потому что от этого легкого прикосновения вся кровь у него вскипела и бросилась в лицо.

Он рассказывал ей сказки и читал стихи, даже пел шепотом полузабытую колыбельную, которой двадцать восемь лет назад убаюкивал своего младшего братишку Вадима…

Она заснула тихо и незаметно, крепко — на лбу выступила испарина, как у маленьких детей, — но руку его не выпустила, и он так и спал: сидя у ее кровати.

Утром он осторожно высвободил руку, поцеловал ее в лоб и ушел на работу. Весь день думал о ней, вспоминал ее вчерашний ужас, ее истерику, ее обморок — и хмурился озабоченно. Потом вспоминал ее обнаженное тело, красивой формы налившуюся грудь с маленькими сосками, уже чуть округлившийся живот — и хмурился еще сильнее.

Сергей готов был умереть за счастье этой женщины и ее ребенка.

Неприятности

Неприятности начались в среду. Самая большая из них заключалась в том, что Сергей улетел на медицинский конгресс в европу и должен был вернуться только через неделю. Ника уже достаточно пришла в себя, чтобы не устраивать по этому поводу истерики, но его провожала с тяжелым сердцем.

Потом, когда она решила воспользоваться тем, что выбралась из дома, и заехать в магазины, подвел «мерседес». Когда она парковалась у обочины, по заднему левому крылу со скрежетом «чиркнул» какой-то джип с тонированными стеклами, а едва на перекрестке зажегся зеленый свет, взревел мотором и умчался прочь. Она сердито посмотрела вслед нахалу и со вздохом выбралась из машины, посмотреть на вмятину.

Она заметила машину боковым зрением и метнулась к тротуару, едва не споткнувшись о бордюр. Темно-синий «порше», и тоже с тонированными стеклами, на огромной скорости прошел впритирку к ее машине. Если бы она замешкалась хоть на секунду…

В животе появился хорошо знакомый холодок. Она тупо смотрела перед собой и словно мантру твердила фразу: «Это просто случайность. Это случайность. Обычное совпадение. Случайность».

В голове прозвучал ехидный и сердитый голос.

«Ага. Случайность. В центре Питера, в час пик находится беспечный ездок, который не прочь размазать по капоту парочку зазевавшихся пешеходов. У него скорость была под двести — где он ухитрился до нее разогнаться?»

Она задумалась. О машинах и двигателях она знала почти все.

Разогнаться до скорости двести км в час на такой загруженной улице в центре города — нереально. У лихача не было ни единого шанса. Другое дело — форсированный двигатель. Гоночные, скажем, болиды делают такую скорость едва ли не с места. Вопрос: зачем водителю «порше» с форсированным двигателем разгоняться именно перед перекрестком, да еще в такой опасной близости от хорошо видимого, яркого и блестящего «мерса»?

Чувство опасности пахло снегом и мокрым асфальтом, на котором темнели следы протекторов от унесшегося «порше». Она огляделась по сторонам, застегнула куртку, накинула капюшон. Перевесила сумку с документами и кредитками себе на грудь и отправилась в магазин. Там полно народа и машины не ездят. Там она все обдумает…

Она бродила по отделу детских вещей, невнимательно выслушивая то, что ей рассказывали продавцы. Осторожно трогала крошечные платьица, пинетки, штанишки.

Успокоиться не получалось. Она то и дело вспоминала несущиеся на нее фары, визг горящей резины по асфальту, собственный прыжок на обочину.

Одно хорошо: тело среагировало быстро. Иначе она была бы уже мертва.

Она купила две пары крошечных пинеток — розовые и голубые. Они стоили примерно столько же, сколько ее шелковая блузка, но деньги сейчас занимали ее в последнюю очередь. Сергей предлагал ей выяснить пол ее ребенка, но она отказалась.

— Получится, что это имеет какое-то значение. Что кого-то я хочу больше, а кого-то меньше.

— Ерунда, и ты сама это знаешь. Скажем, ты могла бы почитать специальную литературу о детской психологии. Мальчиков ведь надо воспитывать иначе, чем девочек, все такое…

Она тогда серьезно посмотрела на него и негромко проговорила:

— Ты вырос без отца — и стал настоящим мужчиной. Вадима воспитывал ты, но он сбился с ровной дорожки. Ваша мама вкалывала на трех работах и домой приходила только ночевать — но вы любили ее больше всего на свете. Вадик был членом банды — но спас меня от хулиганов. Гребецкий принадлежит к элите общества — но повел себя как последний подонок. Где алгоритм? Где универсальное объяснение происходящего?