— Я с радостью и гордостью принимаю ваш дар, — провозгласил хорошо поставленным голосом епископ. — Кровь Утера Несущего Свет Господень возвращается домой.

Стоявший в толпе прихожан Антрагэ знал, что последние слова епископа — откровенная ложь. Святой Утер погиб в окрестностях Водачче ещё в пору становления Энеанской империи, и товарищи по оружию собрали его кровь в сосуд, который передали настоятелю местной церкви, на месте которой через много лет возвели этот собор. Реликвия никогда не покидала Водачче, так что ни о каком возвращении речи быть не могло.

Очередная маленькая ложь для большой толпы.

Сидевший же на хорах Эшли де Соуза не мог оторвать жадного взгляда от багрового тумана, клубящегося внутри реликвии. Он не слышал голоса епископа, весь остальной мир для него перестал существовать, сосредоточившись в этой сфере из прозрачного стекла, не выпускающей клубы тумана.

Рисколом видел в них своё прошлое — то, которое старательно позабыл благодаря усилиям молчаливых и беспощадных монахов из дома скорби. Он видел арбалетные стрелы, пронзающие молодую женщину и ребёнка. Видел, как разбойники режут сопротивляющихся слуг. Видел и себя. Но не таким, каким помнил все годы, что прошли с тех пор, как он покинул дом скорби. И женщина с ребёнком были вовсе не его женой и сыном, чьих имён он никак не мог вспомнить. Теперь рисколом увидел всё ясно и чётко в клубящемся внутри стеклянной сферы багровом тумане.

Молодой, дерзкий и, главное, неоправданно самонадеянный Альварес де Генара, герцог Медина-Сидония был счастлив в браке. Его молодая супруга родила ему здорового сына — будущего наследника, отцовскую радость. И главную слабость. Именно поэтому, когда до графа Строззи дошли сведения, что герцог решил сменить сторону, присоединившись к партии грандов, что стало бы равно краху королевской власти, в Ла-Ханду — поместье герцога, куда тот увёз жену и наследника — отправили Эшли. Дело было несложное, но грязное. Прикончить семью Медина-Сидонии таким образом, чтобы все подозрения пали на соседа и давнего недруга герцога, одного из лидеров партии грандов — графа де Мельгара, сеньора Медина-де-Риосеко.

Поручив своим людям, не слишком хорошо замаскированным под разбойников с большой дороги, разделаться со слугами и немногочисленной охраной герцогини и наследника, Эшли взял в руки арбалет, чтобы прикончить женщину и ребёнка самому. Он никогда не доверял главную цель никому, как бы противно ни было.

Герцогиня и совсем ещё юный маркиз, которому в ту пору исполнилось пять лет, наслаждались хорошей погодой и трапезой прямо на открытом воздухе. Лучшего шанса и не придумать.

Эшли отправил в цель первую стрелу — и она пробила грудь женщине, заставляя рухнуть на расстеленное прямо на траве покрывало, где играл среди еды её сын. Вторая отправила к ангелам Господним юного маркиза. Перед смертью мать пыталась закрыть его своим телом, однако Эшли был достаточно опытным стрелком, чтобы застрелить мальчика, несмотря на все её усилия.

Следующая картина будет сниться рисколому в худших кошмарах. Летний день, жара ещё не набрала полную силу, но цикады уже поют, лёгкий ветерок колышет траву, одежду и волосы мертвецов у ног Эшли, кровь разливается среди перевёрнутых блюд с едой, пропитывает покрывало. Эти мгновения врезались в память рисколома навсегда — они стали причиной его безумия. Он забыл их благодаря усилиям молчаливых монахов из дома скорби. И именно эту картину он увидел — вспомнил со всей отчётливостью бреда — в багровом тумане реликвии Водачче.

Тишину, воцарившуюся в соборе на долгие удары сердца, пока епископ демонстрировал всем извлечённую из шкатулки реликвию, нарушили тяжёлые шаги и прозвучавший оглушительно не такой уж громкий перезвон доспехов. Рыцари Веры миновали расстояние, отделявшее их от кафедры, где стоял епископ. Возглавлявший их приор требовательно протянул закованную в латную перчатку руку к стеклянной сфере с клубящимся внутри багровым туманом.

В тот же миг Антрагэ, понимая, что сейчас начнётся, уронил правую ладонь на эфес шпаги. Граф де Кревкёр, стоявший рядом и понимавший ничуть не меньше, взялся за рукоять пистолета. Не отстал от них и торговый князь Альдиче Мондави, коротко кивнув слугам, чтобы, как только всё завертится, уводили его супругу из собора. Находившийся рядом с ними Легион достаточно пришёл в себя после общего молебна, чтобы также подготовиться к грядущей схватке.

Все взоры собравшихся в соборе были устремлены к кафедре, где приор рыцарей Веры обратился к епископу:

— Реликвия никогда не была вашей и не вернётся в Феррару! Именем Господа, которому служу, я требую отдать её мне.

— По какому праву?

Хорошо поставленный голос епископа звучал столь же уверенно, как и когда он читал молитву. Он был хорошим оратором, и вся сцена на миг показалась тем, кто за ней наблюдал, разыгранной по заранее подготовленному сценарию.

— По праву истинного слуги Господа!

Рамиро сделал ещё шаг вперёд, и пальцы его едва не коснулись стекла, заключавшего в себе багровый туман. Епископ тут же отдёрнул руку, и всем стало ясно, что сцена вовсе не запланирована заранее.

— Отдай реликвию, жирный боров! — выкрикнул Рамиро, ничуть не смущаясь святого места и толпы людей. — В тебе Веры не наберётся и на горчичное зерно, раз ты не ощутил, что храм сей осквернён нечистым!

Епископ отшатнулся при этих словах, сунув реликвию обратно в шкатулку. Однако Рамиро шагнул вперёд и поднялся на первую ступеньку кафедры. Латная перчатка сомкнулась на шкатулке, которую епископ сжимал двумя руками.