— Мы, — Эшери задумчиво пожал плечами, — Повелитель, вы хотите правды? Пятьдесят на пятьдесят. Но вот на то, что Они его удержат я не поставлю и одного фальшивого эра. Можно взять власть на религиозной истерике, но на ней нельзя править. Тут работают экономические факторы. И поэтому… Темные Боги с ней, со столицей. Нам нужно удержать две вещи: Кайору и Алету.

Глава 36 КОСТЕР В НОЧИ

Костер в ночи горел, потрескивая и рассыпая искры. Сосны возвышались вокруг поляны бессонной стражей, а над головой висело небо, затянутое пеленой. Небо без звезд…

— Знаешь, я ведь прочитала ту книгу. Про маршала Эркона и императрицу Кассию… Между прочим, он стал ее мужем и следующим императором. Пленный!

— Да, только до того, как попасть в плен, у себя в стране он был младшим принцем, — К этой кривой, ироничной улыбке она уже привыкла и научилась ловить ее оттенки. Улыбки Марка бывали очень выразительными. Эта означала: "Мне нравятся твои слова… но не нравятся свои мысли".

— Ну, так и я не императрица, — легкомысленно пожала плечами Алета.

Марк со свистом выпустил воздух из легких. И произнес низким странно-вибрирующим голосом:

— Если я сейчас сделаю то, что безумно… до тьмы в глазах хочу сделать, ты никогда ей и не станешь. Я просто не отдам тебя Императору.

Она подняла голову. В зеленых, загадочных глазах плясали отсветы пламени костра.

— Не отдавай…

— Что? — ему показалось, что он ослышался.

— Не отдавай, — повторила Алета. И улыбнулась так, что у Винкра окончательно и бесповоротно снесло крышу. Больше он ни о чем не думал.

Она любит. Он любит. О чем тут думать? Об Императоре? Перебьется.

…Она спятила! Окончательно и бесповоротно! Точно, ничем другим это быть просто не могло. Непонятный "воздух" и сумасшедшие, шальные, нетерпеливые губы на лице, на шее, на ладонях. Кажется, у нее не осталось ни кусочка открытой кожи, не зацелованной до темного огня.

И темные глаза, в которых смешались в адской пляске голод и нежность…

Как она оказалась лежащей на спине? Он? Нет, это Алета пока еще помнила — это она сама его потянула, а сейчас чувствовала тяжесть его тела и обмирала от ненормального, явно нетрезвого восторга.

Может, в воду было что-то подмешано?

Ряса пока еще спасала, этот мешок просто так не снимешь… Все же жрецы кое-что об этой жизни знают… Но какие у него руки горячие! Обжигают даже сквозь несколько слоев толстой ткани.

Сквозь туман пробилось тихое, срывающееся, умоляющее:

— Алета, останови меня!

Смешной демон. Разве же просят жертву вернуться на путь добродетели таким огненным шепотом? Да если и была такая мысль, здесь бы и сдохла.

— Марк, — хрипло отозвалась она, цепляясь за него руками и со стоном, изо всех сил вжимаясь в его тело, — ты же не будешь требовать от слабой девушки того, чего не можешь сам?!

— Девочка моя, я пока еще хреновый дворянин… я не ношу амулета.

…Амулета? Пылающая голова с трудом сообразила — амулет против случайного зачатия, вот он о чем беспокоится. Нашел причину!

— Даже если бы ты его носил, я бы потребовала снять, понятно, Винкер?

Тихий смех в самое ухо — и снова поцелуи, и его дыхание меняется, а она, кажется, уже не дышит, только тихо стонет от невозможного, почти невыносимого удовольствия. Что там за ерунда в этом трактате написана, что первый раз — очень больно? Кто его, вообще, писал?

— Моя? — темные глаза затягивают в горячий омут с золотыми искрами внутри.

— Твоя, — Алета прижимается к любимому и тихо, счастливо смеется. Выбрала? И сама отвечает себе — выбрала!

Внезапно их словно окатило леденящим холодом, мгновенно выстудив кожу. Руки любимого, теперь уже понятно — любимого, только что беспорядочно блуждающие по ее телу, вдруг замерли и стали жесткими.

— Ай-яй-яй, — услышала девушка. Голос был мужской, негромкий, но язвительный, — Жрец со жрицей среди белого дня! Что ж это делается, люди добрые, а?

Марк выпрямился, одернул рясу и одновременно, ловко задвинул Алету за спину. Из-за его широких плеч она увидела четверых незнакомых мужчин в одежде небогатых горожан. Все — вооружены легкими арбалетами.

— И вам здравствуйте, — насмешливо поприветствовал их Винкер, — Во-первых, какой день, любезный, глубокий вечер давно. А во-вторых, где тебе тут добрые люди померещились?

— Ох, твоя правда, прохожий, маловато добра в людях, — неожиданно согласился не званный гость, — А вот отдашь добром золото и девку, глядишь, его и прибавится.