— Так насчет Кэтрин у него серьезные намерения?

— Не знаю, почему тебе это кажется странным, — сказала миссис Олмонд. Пожалуй, ты всегда недооценивал Кэтрин. Вспомни, что ее ждут тридцать тысяч годового дохода.

Доктор посмотрел на свою сестру и с легкой обидой в голосе сказал:

— Ты по крайней мере ее оценила.

Миссис Олмонд покраснела.

— Я не говорю, что это ее единственное достоинство, но это достоинство, и немалое. Так думают многие молодые люди, а ты, по-моему, этого никогда не принимал в расчет. Ты всегда отзывался о ней как о безнадежной партии.

— Я отзываюсь о Кэтрин не менее благосклонно, чем ты, Элизабет, откровенно заметил доктор. — Много ли ухажеров у нее на счету — при всех ее перспективах? Много ли внимания оказывают ей кавалеры? Кэтрин — не безнадежная партия, но она начисто лишена привлекательности. Потому-то Лавиния так счастлива при мысли, что в доме появился воздыхатель. Раньше таковых не имелось, и для Лавинии с ее чувствительной, отзывчивой натурой мысль эта непривычна. Она волнует ее воображение. К чести нью-йоркских молодых людей должен сказать, что они, видимо, народ бескорыстный. Они предпочитают хорошеньких, веселых девушек, таких, как твоя дочь. Кэтрин же не назовешь ни веселой, ни хорошенькой.

— Кэтрин вовсе не дурнушка. У нее есть свой стиль, чего не скажешь о моей бедной Мэриан, — ответила миссис Олмонд. — У той вообще нет никакого стиля. А если молодые люди не оказывают Кэтрин достаточно внимания, то это потому, что она им кажется старше их самих. Она такая крупная и так… богато одевается. Я думаю, они ее побаиваются. У нее такой вид, будто она уже была замужем, а замужними дамами, знаешь ли, наши молодые люди не очень интересуются. Что же касается бескорыстия наших кавалеров, продолжала мудрейшая из сестер доктора, — то ведь они, как правило, женятся рано, лет в двадцать — двадцать пять, в том невинном возрасте, когда к искреннему чувству еще не примешивается расчет. Если бы они не так спешили, у Кэтрин было бы гораздо больше шансов.

— Шансов, что кто-то женится на ней по расчету? Благодарю покорно, сказал доктор.

— Вот увидишь — рано или поздно появится разумный человек лет сорока, который ее полюбит, — продолжала миссис Олмонд.

— А-а, значит, мистер Таунзенд еще просто не дорос; его побуждения, может быть, чисты?

— Вполне возможно, что у него самые чистые побуждения. С какой стати заранее предполагать обратное? Лавиния не сомневается в его искренности, он производит очень приятное впечатление. Ну почему ты относишься к нему с такой предвзятостью?

Доктор Слоупер немного подумал.

— На какие средства он существует?

— Понятия не имею. Как я уже сказала, он живет в доме своей сестры.

— Вдовы с пятью детьми? Ты хочешь сказать, что он живет на ее счет?

Миссис Олмонд поднялась и несколько раздраженно спросила:

— Не лучше ли тебе выяснить это у самой миссис Монтгомери?

— Пожалуй, — ответил доктор. — Ты говоришь, у нее дом на Второй авеню?

И он записал: "Вторая авеню".

В действительности, однако, доктор был настроен вовсе не так серьезно, как может показаться; вся эта история скорее забавляла его. Будущее Кэтрин не вызывало у него особой тревоги или беспокойства; напротив, он напоминал себе, как нелепо выглядит семейство, приходящее в волнение, когда у дочери и наследницы появляется первый кандидат в женихи. Скажем больше: доктор даже вознамерился повеселиться, наблюдая драматическую миниатюру (если событиям суждено было принять драматический характер), в которой миссис Пенимен отвела блестящему мистеру Таунзенду роль героя. У доктора пока не было намерений влиять на ее denouement [развязку (фр.)]. Он был готов последовать совету Элизабет и отнестись к молодому человеку без всякой предвзятости. Большой опасности это не представляло, ибо Кэтрин, которой исполнилось уже двадцать два года, была, в сущности, цветком вполне окрепшим — такой походя не сорвешь. Сама по себе бедность Мориса Таунзенда еще не говорила против него; доктор не считал, что его дочь должна непременно выйти за богатого. Ее будущее наследство казалось ему достаточно солидным, чтобы обеспечить двух благоразумных людей, и если бы среди претендентов на руку Кэтрин появился обожатель без гроша за душой, но с хорошей репутацией, о нем судили бы лишь по его личным качествам. Были и другие соображения. Поспешно и безосновательно обвинить человека в меркантильных побуждениях представлялось доктору недостойным — тем более что дом его пока не осаждали легионы охотников за приданым. И наконец, ему было интересно проверить, действительно ли кто-то способен полюбить Кэтрин за свойства ее души. Мысль о том, что бедный мистер Таунзенд и в гости-то приходил всего дважды, вызвала у доктора улыбку, и он велел, чтобы в следующий раз миссис Пенимен пригласила его к обеду.

Следующий раз настал очень скоро, и миссис Пенимен, конечно, с величайшей радостью исполнила распоряжение доктора. Морис Таунзенд с неменьшим удовольствием принял приглашение, и несколько дней спустя обед состоялся.

Доктор справедливо полагал, что не следует принимать молодого человека одного; это выглядело бы поощрением его ухаживаний. Так что пригласили еще кое-кого. Но главным гостем на обеде был — не по видимости, а по сути все-таки Морис Таунзенд. Есть основания думать, что гость стремился произвести хорошее впечатление, и если он потерпел неудачу, то не потому, что приложил мало ума или стараний. За обедом доктор почти не разговаривал с молодым человеком, но наблюдал за ним очень внимательно, а когда дамы вышли из-за стола, предложил ему вина и задал несколько вопросов. Морис был не из тех, кого надо тянуть за язык, а отведав великолепного кларета, уже вовсе не нуждался в поощрениях. Вина доктор держал превосходные, и надо честно сказать: поднося к губам бокал, Морис отметил про себя, что вкус к хорошим винам — а хорошие вина в этом доме не иссякали — весьма привлекательная причуда в характере будущего тестя. На доктора сей искушенный гость произвел немалое впечатление; он понял, что мистер Таунзенд — личность не совсем обычная. "Человек он способный, — решил отец Кэтрин, — определенно способный, светлая голова. И сложен весьма неплохо как раз таких и любят дамы. Но мне он, пожалуй, не нравится". Доктор, однако, держал свои наблюдения при себе, а с гостями говорил о дальних странах, — предмет, касательно коего Морис выложил много таких сведений, которые доктор мысленно определил как «басни». Доктор Слоупер мало путешествовал и теперь позволил себе усомниться в правдивости иных рассказов этого забавного шалопая. Доктор не без гордости считал себя отчасти физиономистом, и, в то время как молодой человек разглагольствовал, наслаждался сигарой и подливал себе вина, хозяин дома не сводил внимательных глаз с его живого, выразительного лица. "Ишь, какая уверенность в себе, — думал доктор. — Пожалуй, такого я еще не встречал. И чего только не придумает, чего только не знает. В мое время молодые люди меньше знали. Я, кажется, решил, что у него светлая голова? Определенно! И он не потерял ее после бутылки мадеры и полутора бутылок кларета!"

После обеда Морис Таунзенд подошел к Кэтрин, которая стояла у камина, освещавшего ее алое атласное платье.

— Я ему не понравился, вовсе не понравился! — сказал он.

— Кому вы не понравились? — спросила Кэтрин.

— Вашему отцу. Странный он человек!

— Не понимаю, почему вы так решили, — сказала Кэтрин, покраснев.

— Я чувствую. Я очень хорошо чувствую такие вещи.

— Может быть, вы ошиблись.

— Ну да! Вот спросите его и сами увидите.

— Нет, уж лучше я не буду его спрашивать — вдруг окажется, что вы правы?