– На тебя?
– удивился Миша, даже привстав в своем кресле. - Почему именно на тебя?

Ситуация требовала усиленного мыслительного процесса, и Миша не поскупился - плеснул Лассе еще коньяка, и себе - для усиления мозгового штурма.

– Я думаю, - медленно произнес Лассе, вертя в длинных пальцах свой бокал, - что ей меня рекомендовали… как самое слабое звено, - он бросил на Мишу прямой, острый взгляд, и тот понимающе кивнул, смакуя ароматную жидкость.
– Она что-то хочет провернуть, и ей нужен союзник. Посоветовали меня - видимо, как наиболее приближенного к семье и как наименее… дружественного, - Лассе еще раз многозначительно посмотрел на Мишу.
– И такую информацию… не то, чтобы секретную, но все же… мог предоставить только тот, кто сам близок.

– Крыса, - задумчиво произнес Миша, потирая лоб.
– Значит, готовит что-то серьезное. От нее всего ожидать можно. Интриганка. Паучиха. Черная вдова…

Миша снова потер лоб задумчиво; на столе его завозился телефон - кажется, звонил кто-то в связи с делом Леры, - и Лассе, понимающе кивнув, поднялся и вышел, оставляя хозяина одного.

Стоило ему переступить порог Мишиного кабинета и закрыть за собою двери, как на него налетела Лера.

– Акула!
– выдохнула девушка, и он ощутил поцелуи, множество поцелуев на своих щеках, на лбу, на губах, прежде, чем понял, за что.
– Акула! Ты ее отшил! Отшил ее!

– Что ты творишь, Лерка, - шепнул Лассе, сдавшись мгновенно, вспыхнув от ее ласки, от ее горячности. Он обхватил ее, откинул ее головку на свое плечо и поцеловал ее губы - сладкие после поедания вишневых пирогов Аньки, - позволил ей запустить руки под свое пальто, и сам нащупал ее грудь свозь тонкую ткань одежды.
– Ты зачем меня дразнишь? Лера, Лера…

Целоваться под дверями кабинета Миши - это вам не оплеухи пацанам раздавать; нежная страстная ласка никогда еще не была так сладка, так желанна и остра, как сейчас, с привкусом адреналина, с головокружением от желания и опасности. "Нужно быть осторожным, - думал Лассе, - нельзя тут, сейчас..." Но оторваться от девушки не было сил; не хотелось отталкивать ее руки, не хотелось прекращать ласкать ее губы языком, не хотелось ни на миг ее отускать - и даже тени разочарования не хотелось видеть в ее глазах. А разочарование было бы непременно, если бы он отступил, если б он прислушался к голосу разума... Лассе все это понимал - и все равно поддавался, отвергая здравый смысл, ставя Леру и ее проявление чувств к нему выше потенциальной перспективы быть заживо сожранным Мишей.

– Девочка моя, - шептал Лассе, исцеловывая пухлые губы Леры, ее тонкую шейку, ее плечико, вынырнувшее из выреза блузки.
– Как же я мог ее не отшить, ведь у меня ты есть?

Лера не отвечала; запустив пальцы в его черные волосы, она блаженно прикрыл глаза, тая в его ласках.

– Аку-у-ула!
– вдруг раздалось злобное шипение со стороны темной прихожей, и Анька походкой голодного медведя выкатилась на свет.- Ах ты, паршивец кучерявый, похотливый ты головастик! Ты что же это творишь?!

Анька была зла как стая тощих медведей в промозглом марте.

Одного взгляда ей было достаточно, чтобы понять - эти двое не просто дружески поцеловались на прощание. Друзья не ласкают языками губы друг друга; друзья не поглаживают друг друга меж ног - так, как поглаживала ладонь Лассе Леру, мягко и нежно. К тому же, Анька слишком хорошо знала, как выглядит Лассе, когда его охватывает страсть, как он движется и как касается женщины… И Лера - она млела и нежно постанывала, позволяя гладить свой животик, подставляясь под ласки и выпрашивая их.

Подобно отважному Давиду, изготавливающемуся победить Голиафа, Анька наступала на Лассе, зловеще раскручивая сетку с картофелем, как пращу, и тот сообразил, что сейчас его будут лупить пыльным мешком по голове, да и вообще куда придется. А он очень не хотел бы, чтобы его щегольское пальто превратилось в подобие одеяния деревенского пугала.

– Мерзавец, - низким утробным голосом кровожадно рычала Анька.
– Похотливый ты скунс! Она же совсем ребенок! Ребенок! Ты в два раза старше нее, кучерявый ты пижон!

– Я сама!
– отважно пискнула Лера, защищая любовника, но Лассе сориентировался раньше.

Анька и подумать не могла, что его руки могут причинять боль.

Где-то глубоко в ее памяти все еще живо было воспоминание о наслаждении, которое умели дарить ласковые руки Лассе, но никогда его ладные, словно выточенные из слоновой кости, красивые пальцы не причиняли ей боли до сегодняшнего дня. А сейчас Анька даже вскрикнула, когда у нее на запястье словно капкан захлопнулся, и Лассе одним толчком запихал ее в первую попавшуюся дверь, оказавшуюся подсобкой для приходящих уборщиков.

Из Анькиных ослабевших пальцев выпала сетка, лопнула, и картошка раскатилась по полу, прямо под ноги Лере, которая последовала за Анькой и Лассе, испуганная, неуклюже перепрыгивая через раскатившиеся клубни.

– Паршивец!
– рычала Анька, несмотря на то, что Лассе крепко сжимал ее руки, до синяков, и в его светлые глаза, так похожие на глаза Лося, было смотреть страшно.
– Как же ты мог!.. Какого черта ты на девчонку полез, мерзавец! Яйценосец озабоченный! Она же девочкой… невинной девочкой была! Ничего святого! Лишь бы своим членом налево и направо размахивать! Здорово спас от изнасилования, нечего сказать! Предложил более качественные услуги, говнюк?!