Телларион терял своих людей — такова неизбежность.

Диана давно взяла себе за правило быть равно внимательной ко всем, никого в особенности не выделяя, ни к кому не привыкая. Отвечать на улыбку с утра затверженной улыбкой, называть имя на приветствие, благодарить за услугу вроде предупредительно отворённой перед нею двери или закрытой при сквозняке ставне. Телларион пополнял списки павших. И всякий раз Диана замирала, предуготовляясь увидеть в них одного из тех, кого успела узнать прежде постижения этой науки.

***

Сегодня отряд возвращался обычным порядком. Всадники шли не так чтобы ходко, но и не тем изнурённым шагом, что верной приметой издали извещал о худшем. Слабое человеческое зрение долго подкрепляло в Диане надежду на благополучный исход, пока всадники оставались для неё постепенно проявляющимися, едва темнеющими силуэтами на мокрой бумаге акварельного наброска. Обмакнутая в чёрную краску кисть снова и снова касалась расплывчатых контуров.

Диана с силой сомкнула пальцы на краю кладки. Повела глазами влево, на вышедшего из кабинета Магистра.

Это для неё возвращавшиеся маги оставались неотличимыми фигурами, выставленными на край доски. Диана видела, как взгляд Демиана, не задерживаясь ни на ком более мгновения, пересчитывает верховых. Он безошибочно узнавал каждого: по посадке в седле, по манере езды, наклону головы, по сотне потаённых для неё примет. Диана до рези в глазах вгляделась в отделявшую её от конных серую подвижную кисею. Губы Демиана коротко шевельнулись, произнося ещё неизвестное Диане имя.

***

Стоя у костра Мелана, Керни плачет, не замечая и не пряча этих слёз.

— Отпел своё, браток, — произносит кто-то негромким, сипловатым голосом, и Диана едва-едва вздрагивает, стряхивает морочное оцепенение. С усилием отводит взгляд от неподвижного, как кладбищенская фигура, Керни.

За стенами города так же промозгло и сыро. Влажные волосы липнут ко лбу, покрытому бисеринками мороси, как испариной. Набрякшая капля стекает по шее от затылка.

Её рассеянного сознания касаются витающие вокруг мысле-образы.

Сумбур детской потасовки. Азартное сопение. Пальцы держат за рукав, мешают как следует замахнуться.

— Керни, не бей его! Так нечестно!..

... Чёрно-белые, как шахматная доска, мраморные плиты, и чьи-то распростёртые на них, будто бы детские, руки...

...Снежок проваливается за шиворот, по распаренной спине бегут ледяные струйки.

— Ах так! — задорный юношеский крик. — А я вот тебе...

... — А феи-то невзаправдашние...

...Белое небо, белым кроет чёрную землю. Перекрестье распахнутых рук.

— Разве мы не братья?..

...Искры по дуге взлетают в ночную темень.

— Золотой даю, Мелан про тебя очередную балладу пишет...

Диана запахивает широкую шаль, защитным жестом отгораживаясь от разлитой кругом печали. Довольно с неё собственной.

И лишь тогда замечает.

Демиана не было. Лишь Грайлин, бывший за его спиной, несколько поодаль, оставался на прежнем месте, грузно навалившись, как на посох или мотыгу, на свой длинный меч.

Полминуты спустя Диана уверилась, что Трей также исчез. И в то, что звучало для неё долгой тоскливой мелодией, врывается тревожный аккорд.

Склонившись над крадой*, Керни взрезал белый от времени шрам поперёк ладони и оставил кровавую метку на гладком спящем лбу.

(*Крада — погребальный костёр.)

— Свидимся, братишка.

***

Уже не перебороть — так хоть предчувствовать. Так подверженный падучей* сживается со своим недугом, научается предугадывать по предвещающим признакам и заблаговременно забивается в уединённый угол, чтоб не смущать людей здоровых видом своих конвульсий.

(*Падучая — эпилепсия.)

Демиан с лёгким сердцем принял бы на себя участь любого из тех несчастных. Больные падучей во время своих корчей вредят лишь самим себе.

Одержимый скверной Магистр способен на много большее.

Незамеченным покинуть погребальный обряд. Скорым шагом миновать расставленные караулы, пройти, как через смотр, под перекрестьем сопровождающих Магистра взглядов. Пересечь обитаемую часть замка — тяжёлый, густо шитый серебром бархат мантии вздымается крылом.