И над Пределом сегодня не будет ночи...

Но колдовской экстаз не настолько захватил её разум, чтобы она поверила в это.

— Ты увидишь рассвет. Я обещаю.

Погасли последние лучи, и последние свечи.

И тогда вспыхнуло белое пламя.

***

Весь его мир был вселенной огня. Металл и магма выжгли кровь. Воздух горел; задыхаясь, Демиан глотал его и пил огонь. Он не мог быть жив.

Это — первые мгновения вечности, в которой есть лишь он... и чёрное пламя.

Подхваченные листы воспоминаний пожрал огонь и развеял лепестки пепла.

Разум метался, но не было опоры; боль огненным приливом уничтожала всякую мысль.

...Когда всё прекратилось, когда чёрное пламя исчезло в хрустальном свете?

Океан света; он — весь мир, и того было мало — Демиан сам становится светом... свет наполняет всё, что прежде было пустотой и тьмой...

Упрямым мальчишкой он, бывало, смотрел на солнце, и сквозь обволокнувшую хрусталик влагу мир дробился на осколки и блики; так и теперь он искал источник сияния, пока этот мир сам не открылся ему — как хрустальный фиал, наполненный одним лишь светом .

Белизна эта была холодной белизной мраморных плит, и кипенно-белой ткани, и прикоснувшихся тонких рук...

То, что явилось поначалу абсолютной тишиной, невосприимчивостью проколотых барабанных перепонок, стремительно нарастало резонирующим звуком. Хрустальный звон, многократно размноженный, немыслимо протяжённый во времени.

Словно раскалённая спица пронзила висок, и мучительным откликом отозвалось в сердце.

Дитя подземелий, рождённое во тьме, корчится среди обломков рухнувшей тюрьмы. Решётка пальцев не защитит глаза от солнечной жаровни, и бледный червь не верит, что это лишь слёзы стекают по лицу, не кровь из опустевших глазниц.

Так больно оказалось — вспомнить ...

"Пора. Ты нужен там ".

И он содрогается, словно голос этот прорастает сквозь него ледяными иглами.

...нестерпимо.

И тогда он рванулся, весь — сгусток одной лишь воли, ударяясь бесплотными плечами, бесплотными ладонями, разбивая этот мертвенно-прекрасный мираж, сияющий чертог изо льда и света.

— За всё, что отдано, отнято — память! Одну лишь память! Я хочу помнить!

Он кричал, взывал — без голоса, но, и непрозвучавший, его голос расходится взрывной волной. Разбивая несокрушимые бастионы. Летит алмазная пыль...

Но истина таяла, растворяясь в сиянии, оставляя ноющую пустоту. Фантомная боль, органа, которого нет в теле.

Может, то безъязыкая, позабытая за ненужностью душа?

— Помнить... что — помнить?.. — прошептал Демиан, и у слов был вкус железа.

Кровь запеклась на губах, осела на нёбе. Грудь стягивали заскорузлые повязки — лишнее, он чувствовал, что раны под ними затянулись тотчас, как из крови выжгло яд. Отсюда и весь его бред об огненной бездне.

Так значит, он жив.

Виднеется косой треугольник занимавшейся зари, все предметы отбрасывают длинные тени. Плеча касается дыхание.

Его наречённая, казалось, спала, и лёгшие на веки тени не исчезли, когда она подняла ресницы.

Двигаясь будто в полусне, она села; отвела от лица волосы, они мягкими волнами спускались ниже бёдер. Герцогиня ещё носила траур, хоть уже не строгий; воротник тёмного платья расстегнулся, и юбка примялась, а лежащие в беспорядке складки открыли босую ступню, детски маленькую и узкую.

Прежде Демиан не видел её такой, и никогда она не казалась ему настолько красивой. Быть может, оттого что Демиан в какой-то миг почти поверил, будто никогда больше её не увидит.

Через усилие, как если бы воздух сделался плотным, он поднял руку и коснулся её распущенных волос.

— Рассвет, — произнесла Диана бесцветным голосом. — Теперь смерть ещё долго будет обходить вас стороной, Магистр.

Он не хотел спрашивать, какова природа её знания. Пустоту возле сердца тянуло, как подзаживший порез, напоминая о чём-то смутном, что не облекалось в осознанные образы.