Мне же её лицо показалось знакомым. Где-то я её видел - эти черные глаза, хорошо заметный пушок над верхней губой. Ну конечно! Вчерашний разговор с Дельфиновым, молодая пара в кафе...

– Как тебя зовут?
– спросил я.

– Луиза, - ответила она.
– И тут же, без всякого перехода, - Почему ты их не застрелил?

– Я тебе не меч карающий, - огрызнулся я. А у неё из глаз вдруг хлынули долго сдерживаемые слезы. Она рыдала, и сквозь слезы невнятно рассказывала: никакая она не чеченка, а армянка, и то наполовину. И прожила всю жизнь в Светлоярске. И папа её - не коммерсант, а физик, и тоже всегда жил в России. А эти явились сегодня - сосед-алкоголик навел - вломились, папу убили, маму изнасиловали и тоже убили, а её пока оставили в живых поразвлечься... Я вел машину, стараясь выбирать боковые улицы. Нам повезло ещё раз - до Академгородка мы добрались без приключений.

Машину я бросил у подъезда. Здесь, похоже, погромов не было. Мы поднялись по темной лестнице, дверь в квартиру оказалась целой и запертой. Внутри - тоже темно и никого.

Мы прошли на кухню, где на столе ещё со вчерашнего утра стояла грязная посуда. Я зажег свечу, достал из молчащего холодильника початую бутылку "мартини", налил полный стакан и протянул ещё дрожащей девушке.

– Выпей. Поможет.

Потом я провел её в комнату, поставил на середину брошенный в углу иркин дорожный баул.

– Вот. Выбирай. Наверно, найдется что-нибудь на тебя.

Она вытащила первую попавшуюся блузку, спросила:

– Это чье?

– Моей жены.

– А где она?

– Не знаю, - сказал я угрюмо и опустился на край дивана.

– Бедный...
– прошептала она, села мне на колени и прижалась щекой к моей щеке. Потом сбросила куртку, в которую до сих пор старательно куталась, и её губы сами нашли мои губы.

У меня не было желания её отталкивать.

16.

Луиза уснула, а я вышел на кухню, там вылил в стакан остатки вермута и начал медленно пить, стоя у окна и глядя на расстилающуюся под горой панораму мертвого города, освещенного багровыми пятнами пожаров. Потом на меня напал голод. В холодильнике нашелся сыр, паштет, зачерствевший хлеб. Я делал себе третий бутерброд, когда раздался тихий стук. Я замер, прислушиваясь. Да, слух меня не обманул - стучали в дверь. Я со свечкой в одной руке и с пистолетом с другой на цыпочках вышел в прихожую, встал у притолоки, прижимаясь спиной к стене, поднял пистолет дулом вверх и негромко окликнул:

– Кто там?

– Вить, свои, - раздался в ответ знакомый голос.

Я распахнул дверь - в прихожую шагнула Ирка и тут же пошатнулась, стала падать на меня. Я подхватил её, тревожно заглянул ей в лицо:

– Что с тобой?

– Ничего... Устала смертельно, ноги не держат... Да ты сделай шаг, дай войти человеку.

В узенькую прихожую втиснулся Наум Басилевич - я его сразу не заметил. В руке он держал ружье, но приглядевшись, я увидел, что это простая духовушка из тира с обломанным пластмассовым прикладом. Из такого разве что глаз кому выбьешь, если повезет. Ирка сняла пальто, явно чужое, под которым обнаружилось её давешнее платье, присев на обувницу, стала стаскивать с ног ботинки - тоже чужие.

– Ох, все ноги стерла!
– простонала она.
– Сейчас бы в ванну горячую часика на два.

– Воды нет, - сообщил я.
– Ни горячей, ни холодной. Ничего нет.

– Знаю я... Высоко ты живешь, к реке не сбегаешь. Снега, что ли, набрать, пока не растаял? Ну хоть полежу, тоже приятно.

Она встала, направляясь в комнату, и я загородил ей дорогу.

– Когда ты войдешь, - заявил я, - можешь думать все, что тебе угодно, только учти одно - эту девушку я спас от страшной смерти.

Ирина молча отстранила меня, шагнула в комнату. Я - следом за ней. Последним вошел Басилевич.

Луиза при нашем появлении встрепенулась, приподнялась, посверкивая из темноты глазами.

– Тихо, тихо, - успокоил я её.
– Это свои.

– Луиза?! Люсенька?!
– вдруг воскликнул Басилевич и шагнул к ней. Это ты? Что случилось? Где родители?

– Ой, это вы, дядя Наум?
– и она снова заплакала, уткнувшись лицом в диван.

– Убили её родителей, - тихонько сказал я Науму, уводя его на кухню. Так ты её знаешь?

– Да. Спартак, её отец - завлаб у нас в институте. То есть был. Я частенько к ним заходил. Бедная девочка! Такие славные люди были!

Ирка, ненадолго задержавшаяся с Луизой, вышла к нам и спросила:

– У тебя что-нибудь выпить есть?

– Мартини я допил, извини. Водка осталась.

– Давай сюда. И поесть что-нибудь. Есть хочу зверски.

Я достал водку, выгрузил на стол сыр, хлеб - вообще все, что было в холодильнике.

– Не надо мне рюмки, давай стакан, - приказала жена.
– Наливай больше, не жалей. Это что, эмменталер? Прелесть, - она завернула ломтик сыра в лист салата и захрустела, даже с полным ртом не умолкая.
– Признавайся, кто у тебя хозяйство вел? Отродясь ты не покупал салата. И вы, Наум, не стесняйтесь. Все равно доесть надо, а то пропадет.

– Ну...
– я нерешительно поднял стакан.

– Ничего, ничего, чокнемся, - подбодрила меня Ирина.
– Хорошие пожелания нам не помешают. Например, уцелеть в этой передряге, - и она выхлебала чуть ли не полстакана зараз.
– Связь так и не восстановилась, не знаешь? Что в мире творится?

Пламя простенькой свечи колебалось от наших голосов, разбрасывая пляшущие огоньки по изогнутым стенкам стаканов и по поверхности налитой в них прозрачной жидкости, и словно сближало нас ещё теснее под шатром сумрака. Лица собеседников то выступали из темноты отдельными пятнами, то снова проваливались.