Правду.

***

УЖИН с моей семьей — это большое дело.

Я не уверена, связано ли это с итальянским наследием или с тем фактом, что это была единственная пища, которую папа когда-либо ел, но мама всегда готовила хорошие блюда после того, как целый день использовала бумажные тарелки, и готовила еду, подходящую для армии.

В следующий раз, когда мы идем в дом моих родителей, в вечер выступления Арианы, ужин больше похож на интимное мероприятие, чем на массовый пир, которым он был когда-то.

Мы с Кэлом выходим во внутренний двор через кухню, отмечая мерцающие огни, развешанные повсюду, кажущиеся карликами по сравнению с городским горизонтом прямо за ними. Стол накрыт свадебным фарфором мамы, как будто такая организация имеет большее значение, хотя сервировка стола только для нас семерых.

Я не могу вспомнить ни одного случая в истории семьи, когда бы мы ели менее чем с восемью людьми. Если не группа девочек из школы, чьи родители еще не поняли, в чей дом они идут, то любое количество других членов семьи. Иногда мы даже принимали у себя некоторых дипломатов, каждая дочь Риччи надевала свое лучшее платье и самую фальшивую улыбку, чтобы папа мог притвориться, что все в порядке, когда дело касалось бизнеса.

Отсутствие привычного сейчас заставляет меня чувствовать себя неловко, и я останавливаюсь прямо на пороге, не зная, хочу ли быть здесь, или нам следует просто собрать вещи и отправиться домой. Продолжить жить в нашем маленьком пузыре.

С тех пор как я осознала это в самолете, мои чувства к Кэлу сместились на передний план моих мыслей, заслоняя все остальное, пока я не начала жить, дышать и истекать кровью ради этого человека.

Я даже не уверена, есть ли в этом смысл, поэтому держу это чувство при себе, боясь, что тайно сломленное существо передо мной на самом деле не хочет, чтобы этот брак продолжался.

Боюсь того, что это будет означать, если на самом деле оно так и есть.

Кэл останавливается прямо передо мной, кажется, чувствуя, что я больше не рядом с ним. Он поворачивается, нахмурив брови, и встает передо мной.

— Елена?

Качая головой, я пытаюсь рассеять внезапный туман, окутывающий мой мозг, как будто испарившаяся тревога снова нашла пристанище в моем теле.

— Я… Я не очень хорошо себя чувствую.

Мгновение он ничего не говорит. Просто моргает, глядя на меня сверху вниз, пока мое беспокойство частично не объясняется его изучением. Наконец, он разглаживает рукой перед своего черного сшитого на заказ костюма, оглядываясь через плечо на то, как мои сестры наклоняются друг к другу, заговорщически перешептываясь.

— Хочешь уйти?

Прикусив уголок губы, я обдумываю предложение, чувство вины давит мне на плечи. Как возможно, что место, люди, к которым я когда-то стремилась, теперь кажутся единственным проклятием моего существования?

— Скажи только слово, малышка, и я верну тебя в Аплану прежде, чем ты сможешь сделать свой следующий вдох. — Он делает несколько шагов вперед, свет падает на его красивое лицо. — Представь, как нам было бы весело.

Я почти сдаюсь. Было бы так легко притвориться больной и позволить Кэлу забрать меня туда, где остальной мир перестает существовать.

Влюбиться друг в друга и притвориться, что все это не обречено.

Впрочем, слишком просто. После того, как мама повела себя, когда я ушла в первый раз, она ни за что не позволила бы мне уйти спокойно. Она, наверное, сожгла бы Бостон дотла, только чтобы держать меня под своим крылом, милую маленькую куклу, которую она может наряжать и манипулировать вечно.

Поэтому вместо того, чтобы принять предложение Кэла, я снова качаю головой, выпрямляя позвоночник до тех пор, пока он не затрещит.

— Я заставила тебя прийти сюда. Будет справедливо, если не доведу дело до конца, верно?

Его рот изгибается вниз, мышца под глазом пульсирует.

— Ты ничего не заставляла меня делать. Я пошёл на это, потому что…

— Ужин подан!

Один из личных поваров моих родителей толкает тележку через французские двери, подкатывая к накрытому столу. Бабушка и папа входят следом, папа занимает свое обычное место во главе стола. Обычно мама садилась на противоположном конце, а все остальные находили место между ними, но Кэл подходит к столу и плюхается в мамино кресло.

Стелла и Ариана замирают, поднимая головы, когда он садится. Я чувствую жар их взглядов на себе, но не могу оторвать свой от мужа, желудок сжимается до тех пор, пока не начинает подниматься желчь, обжигая мою грудь натиском.

Боже, это будет долгая ночь.

Бабушка тихо садится по другую сторону от Стеллы, похлопывает ее по локтю и говорит, что букатини all'Amatriciana пахнет потрясающе. Папа и Кэл сцепились в состязании в гляделки, хотя это начинает казаться чем-то большим.