Они сидели в тойоте, врубив печку на максимум. Ругер стащила свой ярко-зеленый пуховик, а Льюис закинул на заднее сиденье армейскую куртку. По радио наяривал столетней давности ностальгический рок, и Льюис, покачивая головой, отбивал по рулю такт.

Одним щелчком пальцев охладив пиво до измороси на стекле, Ругер откупорила бутылки.

– Держи. Ну, за первое квалифицированное задержание. Твое здоровье!

Льюис отсалютовал бутылкой и сделал огромный глоток. Купленное в крохотной магической лавочке пиво отдавало травами, дымом и медом.

Охрененно!

Жадными глотками ополовинив бутылку, Льюис перегнулся и достал с заднего сидения сумку.

– Есть хочешь?

Он шлепнул на приборную панель вощеный сверток и развернул бумагу. По машине поплыл запах жареного бекона и горчицы. Выбрав сандвич поаккуратнее, Льюис протянул его Делле, а себе взял помятый, с торчащими листьями салата. Хлеб к этому времени размок, но овощи были сочные, горчица – острой, а от запаха бекона хотелось пальцы себе отгрызть. Бессовестно чавкая, Льюис заглотил половину сандвича и запил его остатками пива.

Боже, как же охрененно.

На заднем сиденье тихонько скреблась в коробке спеленатая заклинанием книга.

***

Домой Льюис вернулся в полной темноте. Отец встретил его на входе, вгляделся обеспокоенно в лицо – и с явственным облегчением улыбнулся.

– Хороший день?

– Да, наверное.

Нелепая радость уже стекала с него, как дождь с маскхалата, но в крови еще пузырились отголоски бессмысленного детского счастья. Их даже хватило на ответную улыбку – настоящую, а не вымученную, как последнее, через силу, подтягивание.

Льюис помог накрыть на стол и даже чего-то там поел, не обращая внимание на содержимое тарелки. Отец расспрашивал о работе, о дневных событиях, о коллегах – и Льюис отвечал так подробно, как мог, не нарушая проклятого Статута, и даже попытался пошутить. Терять внезапно полученный драйв не хотелось, и Льюис пришпоривал себя, разгоняя эмоции, словно захлебывающийся на подъеме автомобиль. Но радость уходила, высыпалась, как песок сквозь пальцы, и вместо нее тело наполняла чугунная усталость. Льюис вдруг понял, что не может даже вилку до рта донести. Он не хотел слушать. Не хотел говорить. Не хотел двигаться.

Просто закрыть глаза. И помолчать. В тишине.

Отец, уловив его настроение, затих и быстро доел свою порцию. Они молча убрали со стола и так же молча ушли в гостиную, к телевизору. Отец включил какой-то бесконечный ситком, а Льюис, откинувшись на спинку дивана, прикрыл глаза.

Теперь радости совсем не осталось. Льюис чувствовал себя выжатым и раздавленным, как лимон под гусеницами трактора. Все события этого безумного дня навалились на него, прижимая к земле. Прыгающий под ногами лифт и ожившие бумажные голуби, ушастых эльф и визжащая горгулья, чучело единорога и зарывающая в землю книга… Льюис знал, что все это нужно обдумать. Усвоить. Осознать. Но Льюис не мог. Впечатлений было так много, что они слиплись в единый пестрый ком, наглухо закупоривший мыслительный процесс. Сознание судорожно трепетало, как схлопывающиеся без кислорода легкие, но приема Геймлиха для мозгов не существовало. Льюис сосредоточился, пытаясь возродить ликование, которое охватило его после выстрела. В тот момент все казалось таким простым, таким правильным. В тот момент Льюис чувствовал, что он сможет все, что захочет.

Теперь это был просто выстрел. Обычный. Любой бы с такого расстояние попал.

– По-моему, тебе надо отдохнуть, - отец сочувственно похлопал его по плечу и тут же убрал руку, не дожидаясь, когда Льюис отстранится. – Иди-ка в кровать.

– Да. Сейчас.

Льюис вышел на кухню, налил в стакан воды и достал флакон с бальзамом. Две капли. Не больше. Это важно.

Мерцающая жидкость растворилась в воде без следа. Льюис поднял стакан и настороженно понюхал. Ничего. Просто вода. На мгновение возникло ощущение, что он делает какую-то чудовищную глупость. Здесь, на кухне, знакомой до последней щербинки на кафеле, магия казалась абсурдом и выдумкой. Нелепостью.

Не позволяя себе углубиться в сомнения, Льюис поднял стакан и опрокинул в себя. Вода пахла валерьянкой, хвоей и чем-то знакомым, химическим – то ли мылом, то ли чистящим порошком. Рот после нее онемел, но чувствительность тут же вернулась, а вместе с ней – ощущение прохлады, как после мятной жвачки. Льюис прислушался к себе – вроде бы ничего не изменилось. Все то же мучительное осознание бессмысленности происходящего, приправленное кромешной усталостью.

Бальзам ему не помог. А вот душ – помог. Стоя под обжигающе-горячими струями, Льюис наконец-то выдохнул и расслабился. Вода смывала все тревоги и сглаживала мысли, делала их круглыми, как обкатанная галька. Наполнивший ванную горячий пар согрел мышцы, и Льюис почувствовал, как напряжение уходит из одеревеневших плеч. Льюис расслабленно повел головой, потер ладонями затылок и шею, разминая кожу. Это было приятно. Почти как нормальный массаж.

А выстрел действительно был неплохой. С восьмидесяти футов точно в центр ебучего дневника – ну круто же!

И сама идея охуенная. Ругер не додумалась.

Самодовольно улыбнувшись, Льюис выключил душ и начал растираться полотенцем – жестко, до красной кожи. А потом, натянув джинсы, джемпер и теплую куртку, вышел на задний двор. Сзади хлопнула дверь, по гравию заскрипели торопливые шаги.

– Льюис, подожди! Ну зачем ты опять лезешь в эту проклятую яму? Декабрь же на дворе, позавчера снег шел, - отец поймал его за плечо и развернул к себе. – Вернись в дом, пожалуйста.