Дрейл угрожал гневом ее величества.

Пламенный отнекивался, мол, ищем! Весь Звенигород перевернули и потрясли,, вот, хотите - сами расспросите, благо, языком владеете.

Дрейл понял, что ему не врут, и милостиво согласился на расспросы.

Те не порадовали.

Митя вообще предпочитал работать в одиночку, не сообщая никому, что и как. Документы он доставал через Тигра. А остальное...

Слуг в посольстве тоже трясли. Но те молчали, как рыбы. Кому ж охота на себя донос писать?

Не были, не знали...

Кухарка честно сказала, что побывал у нее на пару ночей мужчина из местных, ну так ничего страшного. Он дальше кухни и не уходил. Подарочек подарил, вот, платочек, замуж не звал, сказал, могут в любой момент отозвать на фронт... отозвали, небось. Время-то какое, мужики себе и не принадлежат. А бабам - тем более.

С этой стороны ничего подозрительного не было. Пламенный действительно перемещал войска, да и поди, найди там, кто кухарку... того. Попользовал. Все ж по доброй воле!

Тор Вэлрайо растворился, словно кусок сахара в горячем чае. Быстро, бесследно, качественно.

И тор Дрейл с ужасом думал, как он напишет в Лионесс...

А как ему оттуда ответят...

Уцелеет ли он вообще?

О чем-то большем мужчина даже и не помышлял, выжить бы...

Ее величество Элоиза ошибок не прощала. Тем более - таких.

Анна, Россия.

Анна смотрела на монастырь.

Грустно смотрела, но...

Ей очень надо было прийти сюда. Почему-то это было единственно правильным вариантом. Вот и Багиира. Сидит, смотрит всепонимающими зелеными глазами.

Анна медленно опустилась на одно колено, протянула к ней руку.

– Здравствуй, киса.

Багира с достоинством обнюхала предложенные пальцы. Тереться не стала, много чести, но коротко мявкнула и направилась в монастырь.

Анна пошла за ней.

Откуда-то она знала: кошка ведет ее именно к матушке Афанасии. Дорожка легко стелилась под ноги. Сейчас деревья еще нее покрылись листвой, разве что почки набухли, потом они станут пушистыми и тенистыми, а потом облетят. И наверное, будет здорово шуршать ногами по опавшей листве.

Анна этого уже не увидит.

Жаль, ей всегда нравилась осень.

Вот и матушка. Сидит на скамейке, думает о чем-то, повернулась на звук шагов и улыбнулась. Неловкость тут же исчезла.

Ей рады.

А она...

Анна вздохнула. Ей было тяжело начинать разговор, но это была необходимость. Почему-то именно так было правильно.

– Здравствуйте, матушка Афанасия.

– Здравствуй, Анечка. Присаживайся? Солнышко-то какое! Одно удовольствие!

Анна кивнула. Присела на теплую деревянную скамейку, погладила ее ладонью. Багира вспрыгнула рядом, улеглась в позу львицы. Голова гордо поднята, уши насторожены. Она чувствовала боль и тревогу Анны, вот и не расслаблялась.

– Спасибо вам, матушка.

– Так вроде и не за что, Анюта? Что случилось-то? Что ты вся такая... как погасшая?

Анна кивнула. Да, эта женщина видела ее до самого нутра. Именно погасшая. Анна искренне старалась улыбаться, радоваться, но...

Давило.

Обдуманное и хладнокровное убийство тем и отличается от самозащиты, что пачкает душу. Ломает ее, корежит....

Нет? Ваша душа спокойна после этого мероприятия? Так проверьте ее наличие.

Анна набрала воздуха в грудь. Решиться было сложно, а потому... получилось, как получилось. На выдохе.

– Я убила человека.

Матушка Афанасия даже и слова не сказала. Не шевельнулась. Не поменяла положения тела. Так и слушала - внимательно и участливо. Анна опустила голову. Она понимает, сейчас на нее посмотрят совсем иначе.. Но.... Ей не хотелось видеть этот переход от симпатии к отвращению.

Он будет.

И она все увидит.

Но... может ведь у нее быть крохотная отсрочка?

– Этот человек здесь и сейчас... он пытался навредить, - имен Анна не называла.
– У него ничего не получилось. Но в дальнейшем она... он мог представлять серьезную опасность для моего сына. И я решила...
– Ивана она не считала за убийство. Там-то все просто, хотели убить ее, промахнулись, получили в ответ. Да-да, именно убить. Даже если морально... Это самозащита. А вот с Цветаевой было именно убийство.
– Я еще раз решила поговорить. Дала последний шанс. Я бы отменила все. Но...

– Но человек решил не прекращать своих попыток, - поняла матушка.
– И ты его убила.

Оговорки не остались незамеченными. Но это потом, потом...

– Да.

– Ты жалеешь об этом?

Анна кивнула.

– Я... да, наверное, желаю.

– Человека - или себя?
– Вопрос был поставлен остро и жестко. Даже немножечко жестоко. Так, что Анна задохнулась - и не смогла произнести даже слова. За нее это сделала матушка Афанасия.
– Ты не убитого жалеешь и оплакиваешь. Тебе себя жалко. Ты пошла на страшный грех, ты ищешь себе оправдания, ты его не находишь. А хочется...