– У меня племянник из Афгана приехал, вот – нагнали, – капнул сладкой дряни на ладонь, наклонил голову, смочил синяк.

– Злой?

– Не, грустный… Сидит дома, как на гауптвахте. Пришёл к нему вчера… вот с этой, – кивнул на бутылку, – думал, поговорим. Выпили по стопке, он к стенке отвернулся и уснул. Весь разговор. Нинка, сеструха, и то ему, и это… нет! «Спокойной ночи» посмотрит – и спать.

– А он целый?

– Нинка говорит – целый.

Допили. Артёмыч слил с обоих стаканов остатки и опять смочил лоб.

– Холоду надо. Спиртом только греешь.

– Да чёрт его знает, что ему надо. А ты где служил?

– Ракеты в степи караулил. От байбаков.

– Понятно… А у меня дядька Ташкент ездил от землетрясения восстанавливать, у них всё СМУ, кто был холостой, командировали. Полгода за палаткой пьяный пролежал, если не врёт. Я, говорит, его не разрушал, я и строить не буду. Там тепло было… Во сколько едете?

– В три автобус, в шесть самолёт.

– Ну, давайте!

Хлопнули руками. «Неужели обязательно по лбу стукнуть нужно?»

Мишка с Сашкой спорили, третья пустая уже стояла на полу.

– Брось, не в парткоме! – Мишка гоячился, – не бывает так. Или – твоя натура умней тебя самого. Попугаишь тут: «Не нужно! Не нужно!» Что-то ведь тебе нужно, раз едешь?

– Вот пристал! – как бы нехотя отбивался Сашка, – почему, если куда-то едешь, обязательно – зачем-то? А может – от чего-то? Может быть, мне здесь всё осточертело, охота, так сказать, к перемене мест.

– Да ну тебя! – Мишка откупорил четвёртую, – я вот ему рассказывал, Валер: мы позавчера в два часа решили ехать, а в два пятнадцать наши черти уже докладывали в райком, что «направляют группу…». Они направляют, старшего уже приставили.

– Наплюй.

– Обидно.

– Ох, и устал я от вашей галиматьи! – Сашка долго цедил свой стакан. Валерке показалось, что это не Сашка, кто-то другой, кто угодно, но не лёгкий и удачливый Сашка.

– Отдохнём, – он опустился на свой тарный ящик, – ещё немного – и отдохнём. – Перед рыбалкой у него бывало такое чувство: только бы уехать! – Мне моя такой скандал закатила…

– Ну их к чёрту, этих баб. Давай за нас.

Когда расходились, было уже поздно, если и удастся вздремнуть, то самую малость. Валерка здорово закосел: вино, самогон, ехать никуда не хотелось, а если и уехать, то сразу в другую жизнь. Мишка с Сашкой ругались за Россию:

– Бог Россию любит больше всего и никогда её не оставит!

– Нет! Но – всё равно любит. Что больше любят, то и объедают в первую очередь.

– Конечно, не будет же он жевать какое-нибудь говённое Монако!

– А ты знаешь, где у моего попугая в квартире любимое место? А я тебе скажу, как узнать: где больше всего нагажено, там и любимое место, – Мишка задрал голову к невнятному ночному небу, – Бог он ведь вроде птицы?

– Не-е-ет, Бог Россию любит.

– Я и говорю…

В этот момент Валерка любил и Россию, и обоих своих друзей, до слёз, особенно Сашку – надо же! – готов человек слыть мародёром, только чтобы в душу не лезли, там же чисто!

Наконец, разошлись. На морозе жар с лица немного сдёрнуло.

Сарай, врытая в косогор землянка, был тёмный и холодный.

Нащупал на перевёрнутой банке свечной огрызок, зажёг. Влез в старые заскорузлые ботинки, ноги сразу закоченели. «Может, ну их? Не пропадать же там ещё и от холода!» – но обратно переобуваться не стал: голове думать не заказано, а новые ботинки жалко. Достал и рыбацкий тулуп. Коротать ещё было долго, сгрёб со скамейки хлам, посуду, прилёг. Проспать не боялся – у рыбака будильник в голове, да мороз караулит. В два, как и заказывал себе, проснулся. Ноги ломило, особенно пальцы левой, ближней в дверной щели, надуло. Задним умом сообразил, что поспать можно было и в новых, тёплых.

Представил, как спит в валенках тёща – зиму напролёт. Стало стыдно, хорошо, свечка прогорела, никто не видит… А ведь и бабу понять: вон – туда самолёты, автопоезда, везут, везут, от одной Москвы сколько! А в той же Москве, ну – в десяти километрах – спит старуха в валенках зимой, крыша вот-вот от снега рухнет, и никому дела нет… Обязательно надо железной дверью в лоб стукнуть…

– Где ты ходишь? Мамка тебя ждала, ждала… – сын – двенадцать лет – был заспанный, но одетый.

– А ты чего не спишь?

– Сам-то ничего не найдёшь… – огрублял голос, под взрослого.

Дверцы антресолей были отворены, в проходе коридорчика стоял уложенный рюкзак, рядом сумка с торчащей колбасной попкой. Сын вернулся на кухню, загремел противнями. Валерка услышал куриный дух, заглянул: сын, обжигаясь, запихивал запеченную курицу в пакеты – в один, другой, третий, потом закутал в полотенце и положил поверх банок и свёртков. Из кармана вынул узелок из носового платка – деньги.

– На.

Валерка набрал в грудь воздуха.