Шрифт:
Только черти место рыщут
Под недобрые дела
Тут, на распутье «рай» и «ад»
Не разберёшь, кто виноват,
А раз нет тех, кто виноват –
Ну, значит, мы.
Ведь приползёт какой слепой
Взглянуть на мир с их высоты –
А у дединовских церквей глаза пусты.
И вздохнёт, опившись брагой,
Некрещёный старикан:
«Эти церкви строят на год,
А ломают на века!..»
У земли на сердце раны
Не рубцуются уже:
Души выгнали из храмов,
Душу вынули из храмов –
Храмы рухнули в душе.
Отыщи, попробуй, друг,
На сто приокских вёрст вокруг
Такой предел, где слово Божие у дел…
Ведь прилетит какой святой
Поговорить издалека –
А у дединовских церквей нет языка…
И приползёт какой слепой
Взглянуть на мир с их высоты –
А у дединовских церквей глаза пусты.
Виночерпий знал, что в песне главное!
Перетерпев конкурентов, в наступившей тишине снова запели соловьи. Молчали дольше, чем предполагал градус.
– Физик родился, – нашёлся Николаич.
– Слышь, Аркан, бард – тоже русское слово? – Семён даже не прятал усмешку.
– Конечно, – Аркадий только на секунду и задумался, – бродяга, искажённое, как обычно – бардяга, странствующий музыкант. Все наши калики – странствующие певцы. Иначе – бродившие, бродяги, бардяги.
Опять помолчали.
– Грустное у нас какое-то христианство, раздрай да запустение. Вот в буддизме… – начал было Аркадий, но его перебил Африка.
– Не пойму я тебя: то весь из себя русский, а то сразу и буддист. Да весь твой буддизм хоть один такой храм создал?
– Будда целую вселенную создал!
– Создать Вселенную легко, – выступил примирителем умный Николаич, – нужно просто что-то разделить на ноль.
– Ну, ноль у нас есть.
– Где?
Виночерпий кивнул на палатку, где спал Орёл.
– А что будем делить?
– Неважно.
– Как? Что из этого деления выйдет – не от ноля же зависит! Ва-ажно!
– Давай разделим Аркадия! Вот рыбы-то будет! Только… только Орёл не ноль, он бесконечно мал, а это не ноль, взрыва не будет, Вселенной не будет, а будет чёрте что.
– Надо ему налить, занулить.
– Тогда не налить, а нолить.
– Тогда уж нулить?
– Ну… лить.
Смерть Орла
Стоп, ребятишки!!! – Хохуля не дышит!..
В. Ерофеев, «Вальпургиева ночь»
Капитан снова отделился от команды, встал лицом к реке и солнцу. Чувствовалось – волновался. Приближалось заветное мгновенье…
Если долгий – считай от самой Коломны – широкий и ровный участок Оки как бы упирался в косу, за которой река уходила вправо, то другим концом этот текучий канал смотрел на запад, и туда, где в самой дали река сливалась с закатной дымкой, полторы недели в середине мая аккурат в этот створ угадывало садиться малиновое майское солнце. Всего-то, может быть, четверть часа, но что это были за четверть часа! На узкую полоску речного горизонта солнце заходило как самолёт на посадку, сначала едва касаясь левого берега огненным колесом-телом, а к концу створа полностью прячась в окской купели-спальне. Ока на эти минуты, как по заказу, затихала, самая большая рябь случалась от комариного крыла, и рубиновая солнечная дорогая была такой чёткой и яркой, что хотелось на неё ступить и продефилировать на зависть всем видимым и невидимым духам.
Сегодня был первый день солнцекупания. Река, как-то странно-разноцветно зарябившая сразу после пробуждения ребят, замерла. Гроза, заходившая на Оку с севера, притормозила свои орды, не мешая свершиться очередному чуду в приличествующей чуду тишине (а то, что это была тишина, а не природная немость, наступившая вдруг в результате какого-то аварийного отключения звука, подтверждали лещиные шлепки, оставляющие с рваными краями прорехи в её, тишины, живом теле, да аккуратные, как бы подлуженные дырочки от коротких коленец пробующих голос соловьёв).