Как только полицейская машина наконец отъезжает, я закрываю за собой дверь и иду в свою комнату. Мои шаги замедляются, когда я внимательно осматриваюсь вокруг. Это мой дом, но что— то здесь не так.

На самом деле, что-то очень, очень неправильно.

Мамины комнатные растения, её гордость и радость... они все умирают. Некоторые уже мертвы. Их листья стали коричневыми и свернулись по краям от недостатка воды. Это зрелище настолько шокирует меня, что я поворачиваюсь, чтобы взять лейку, прежде чем подумать о том, что сначала следует принять душ и переодеться. Я всё ещё одета в серебристое одеяло, обернутое вокруг меня, и ничего больше.

А потом я слышу мамин голос из спальни.

— Кто там?

— Мама? Ты что, спала? — всё это не имеет для меня никакого смысла. — Я попала в автомобильную аварию, я в порядке, но машина утонула...

Мои слова замолкают, когда в поле зрения появляется мама. Она никогда не была модницей, она носит свитера почти такого же возраста, как я, и, насколько я знаю, у неё аллергия на косметику. Но бесформенные спортивные штаны и футболка, которые на ней сейчас одеты, грязны и испачканы едой, её волосы, кажется, не мыли по меньшей мере неделю.

— Маргарет? Что случилось?

— По-моему, я заснула за рулём.

Это должно было выбить её из дремоты. Она подойдёт ко мне, начнёт задавать вопросы о траекториях и скоростях, гладить меня по волосам и советовать принять тёплую ванну.

Вместо этого мама приходит в ярость.

— Ты даже не можешь позаботиться о себе! Ты кричишь на меня за то, что мне всё равно, а потом идёшь и делаешь что-то вроде этого?

— Я не хотела этого делать! — моя мать настолько уравновешенна, что мне почти никогда не приходилось иметь с ней дело в ярости. Может даже никогда. Её глаза горят лихорадочным огнём и мне вдруг становится страшно. Но я не боюсь её. Я боюсь за неё. Потому что кем бы ни была эта неуравновешенная особа, она не та София Коваленко, которую я знаю. — Прости меня, мама. Извини. Я продам несколько картин, может быть, начну платить тебе за машину...

— Верно. Всё будет хорошо, как только ты снова начнешь рисовать, и я вернусь в университет. Новая машина будет так же хороша, как и старая, — её ухмылка полна горечи. — Теперь уже не важно.

А что я могу сказать?

— Я постараюсь загладить свою вину. Я смогу. Как-нибудь.

Тогда она обнимает меня, и я поражаюсь, насколько она худая. Мы обе костлявые, далеко за пределами “модной худобы", в той области, где врачи спрашивают об анорексии, даже если вы пришли на прививку от гриппа. Именно так мы и живём. Но моя мать похудела ещё больше, до такой степени, что это не может быть здоровым, даже для неё.

— Прости меня, милая, — мама что-то бормочет в мои влажные волосы. — Мне очень жаль. Ты же знаешь, что я люблю тебя.

— Я тоже тебя люблю. — Хотя я и имею в виду эти слова, я говорю их главным образом потому, что думаю, что она должна их услышать.

— Если с тобой что-нибудь случится...

— Не случится, я обещаю. Смотри, видишь? Я в порядке, — я пытаюсь улыбнуться ей.

Но выражение лица мамы мрачнеет.

— Ты не можешь обещать мне, что ничего не случится. И никто не может.

Мы стоим лицом друг к другу в течение нескольких долгих ужасных секунд, пока я наконец не говорю:

— Мне нужно принять душ.

— И надень что-нибудь сухое, — на одно короткое мгновение она стала похожа на саму себя. — Тогда мы сможем немного поспать.

— Пицца, — неожиданно для себя говорю я. — Пицца, а потом спать.

— Хорошо, — мама возвращается в свою спальню. Хотя она может пойти за своим телефоном, чтобы позвонить курьеру, я подозреваю, что мне придётся это сделать самой.

Почему мама выглядит так ужасно, и почему она так странно вела себя из-за моей аварии? Как она вообще могла позволить своим растениям погибнуть? Я не вижу никаких уравнений на доске, те, что были давным-давно, остаются лишь тенями белой пыли. Разве Пол и Тео не приходят сюда, как и другие аспиранты?

И где мой отец?

Как только я ополоснусь и оденусь снова, я должна начать исследовать каждый из этих вопросов. Но я уже подозреваю, что ответы мне не понравятся.

Всё, что я знаю, это то, что эта версия моей матери самая слабая, самая сломленная, из тех, что я когда-либо находила. Если бы Ведьма убила эту версию меня, я уже знаю, что мама не смогла бы продолжать жить.

Но Ведьма всё равно попыталась. Даже в нейтральном мире, где не было причин для насилия, не было приказов от Ватта Конли, Ведьма всё равно пошла на убийство.

ГЛАВА 19

Первый же запрос в Гугле рассеивает тьму, нависшую над домом.

Местный профессор и его дочь убиты при попытке угона машины.

Хотя папа и Джози были в его машине, Джози была за рулём. Эта деталь случайно упоминается в статье, потому что репортёр не мог оценить значение этого. Если бы Джози вела свою машину, никто бы не попытался её угнать, потому что угонщики не заинтересованы в ярко-жёлтых Фольксваген Жуках, которые полицейские заметят через секунду. И если бы папа был за рулём, он сделал бы в точности то, чего хотели угонщики: вышел из машины, заставил выйти Джози и отдал ключи.