Шрифт:
Последняя команда Бурому, и я поворачиваю ручку, захожу в палату.
Дверь отрезает всех, кто застыл снаружи. Псы на цепях.
— Ава…
Резко поворачивает голову в мою сторону, бледная, с потухшим взглядом зеленых глаз. Застываю, когда вижу хрупкую женщину на больничной койке.
Меня сейчас отравили, и отрава в крови плещется, захлестывает, потому что на нее смотреть больно.
Женщина названого брата, как проекция, как водоворот чувств, похороненных и уничтоженных собственноручно.
— Покричишь для меня, маленькая?
Я танцую на костях, все Кацевское под себя подгребаю, чтобы враги знали — Палач на трон сел.
И начну я с его женщины.
Глава 50
Аврора
Глаза открываются с трудом и первое, что вижу, белый кристально чистый потолок. Затем слышу пиликанье аппаратуры и уже через секунды в кадре появляется знакомый врач.
Друг Каца. Тот самый Цукерберг.
В лице читаю скорбь, в том, как он хмурится, и как нервно гладит длинными пальцами хирурга светлую бородку.
— Иван… Иван… — подрываюсь с места, но мужчина возвращает меня обратно на подушки, пытаюсь оттолкнуть, из глаз градом текут слезы.
— Машина, я помню, машина… она… мой Иван, он…
Задыхаюсь, шепчу, затем шепот переходит в дикий крик по мере того, как воспоминания о произошедшем вспыхивают перед глазами
— Иван… Он жив! Я знаю. Он не мог умереть! Иван он… он… не мог…
Инстинктивно прижимаю руку к животу. Мой малыш.
— Тихо! Аврора. Все хорошо. Ты не пострадала. Ни царапины. Повезло, что находилась не в зоне поражения. С малышом все в полном порядке. С тобой тоже. Тебя никак не задело в физическом плане.
— Авраам, а Иван… он…
Поджимает губы и смотрит на аппаратуру, которая резко дала скачок, запиликав и показав быстрое сердцебиение.
— Ваня… никто в таком взрыве не выживет.
Закусываю кулак, чтобы не завыть.
— Ты сильная девочка. Другую бы он не выбрал, и у тебя сейчас есть выбор, милая — думать о ребенке, который нуждается в тебе, или сдаться.
— Я… мне так больно, профессор, так нестерпимо больно…
Поправляет мои волосы, кладет сухую ладонь на мой лоб.
— Успокойся. Не ставь меня перед выбором между твоим здоровьем и ребенком, который мне почти что внук. Только в твоих руках позволить мне применить особые седативные, которые могут побочкой задеть дитя, или оставить все на самотек в надежде, что ты возьмешь эмоции под контроль.
— Мое состояние опасно для малыша, да?
— Пока нет. Мы на периферии. Сейчас ты можешь впасть в тяжелое состояние депрессии, и я буду вынужден принять определенные меры.
Аппаратура реагирует, писк превращается в трель, давая понять, что мое состояние ухудшается, врач бросает быстрый взгляд на монитор.
— Расклад такой. Выбор за тобой. Твоя беременность — тайна. Привлечешь слишком много внимания к себе и враги Ивана прознают.
Врач говорит жестко, голос ровный, дающий понять, что меня предупреждают, а не запугивают, смотрит прямо мне в глаза, доносит смысл сказанных слов.
Сердце больно заходится, слезы текут, пока Цукерберг по-отечески проводит по моим волосам…
— Ребенок… я его чувствую… — проговариваю и губы дрожат в рыдании, — когда Иван шел туда, почувствовала сильную пульсацию, как сейчас. Мой сын дает понять, что я должна быть сильной, ради нас…
Улыбается грустно, но кивает.
— Не все объяснимо наукой, если ты так чувствуешь… Иван никогда не ошибался, Аврора. Я его много лет знаю. Будь сильной, девочка, не все в руках человека… Тебе есть ради кого жить и тебе есть ради чего бороться. Ты ведь носишь наследника империи…
Смотрит многозначительно.
— Твое дитя — кровный наследник Ивана Каца. Ты должна быть сильной ради него…
Цукерберг замолкает.
Сейчас в эту секунду боль, что пульсирует во всем теле, отпускает.
Сильные объятия, горячие поцелуи и слова Ивана как наяву:
Полюбил тебя. Все сделаю для вас с сыном. Ты моим сердцем стала, Рори. А я думал, что его у меня нет и быть не может…
По щекам текут слезы. Воспоминания становятся и спасением, и страшной мукой.
— Что ты решила?
— Я справлюсь, Авраам. Не нужно ничего. Мне есть ради кого жить и бороться. Мою тайну не узнают…
Цукерберг уходит.
— Малыш, мы справимся…
В который раз по кругу повторяю одну и ту же фразу.