– Штампик?
– переспросил Андрей Т. и вдруг с удивлением понял, что тоже не говорит, а поёт.

– Штампик. Шлёп, и готово.
– Она дернула усом вверх, показывая куда-то под потолок.
– Есть здесь одна Печать.
– Она понизила голос.
– Большая такая, круглая. Самая главная из печатей. Ею-то мы штампик и шлёпнем.

– Печать, - согласно повторил Андрей Т. Сон его был сладкий и тёплый, не хотелось ни вставать, ни спешить, лишь сидеть вот так, за столом, и слушать эти ангельские напевы.

– Да, Печать. В сейфе она. Печать-то, и сейф тот светится по ночам, горит голубым пламенем. Потому как сила в ней, в этой самой Печати. И все мы ею здесь припечатаны.

– Припечатаны, - баритоном поддержал Андрей Т.

– А на воле, там тебе не житьё, - пропела она на высокой ноте, показывая в темноту за окном, - там чужое. Злые люди, ой злые.

Голос Зыкиной исчезал в поднебесье и скоро совсем исчез, съеденный немыслимой высотой.

Стрелка показывала одиннадцать. Андрей Т. вздрогнул, протёр глаза, увидел своё отраженье в бабкином самоваре, надкусывающее черствый баранок. Бабка Голубая Шапка по-прежнему сидела напротив, почавкивая набитым ртом.

В окнах вдруг потемнело, хотя куда уж было темнеть, и так темень стояла адская. По избушке ударил ветер. Пол накренился. Андрей Т. едва успел ухватить заскользившее по столу блюдце.

– Кащей что ль летит?
– Марфа Крюкова взяла со стола баранок, навела его на окно, покрутила, чтобы усилить резкость, и подслеповато прищурилась.
– Так вроде не обещался. Змей Горыныч сейчас в роддоме сидит, ждет наследника. Может, Маленький Принц?

Сии размышления были прерваны нечаянно тремя франмасонскими ударами в дверь.

– Кто там?
– строгим голосом спросила старуха, на всякий случай прячась за самовар.

– Ваша мать пришла, молочка принесла, - ответили из-за двери.

– Какая такая мать?
– Марфа Крюкова подмигнула зачем-то Андрею Т. Тот не понял, но ответил ей тем же.

– Какая? А вот такая!
– Дверь открылась; на пороге стояла двугорбая предводительница уродов. Остальная компания выглядывала из-за её спины.
– Ни с места! Всем сидеть как сидели!
– Дюжина вороненых стволов торчала в дверном проёме, это не считая многочисленного числа единиц колющего, режущего, пилящего и вспарывающего оружия.

– Вот ведь страсти-ужасти! То-то мне всю ночь удавленник на дереве снился.
– Марфа Крюкова всплеснула руками, но, казалось, нисколько не удивилась.

Бабка Голубая Шапка мгновенно обрела голос.

– Вот он! Косточка к косточке, волосок к волоску! В лучшем виде, как и приказывали.
– Она тыкала пальцем в Андрея Т. и преданно улыбалась двугорбой.

Двугорбая подошла к столу. Желеобразный человек-блин, протиснувшись откуда-то сбоку, проблеял козлиным голосом:

– Аще алчет недруг твой - ухлеби его, аще жаждет - напои его.
– И потянулся к торту "Сюрприз".

– Отставить жрачку!
– осадила его начальница. Тот в момент втянулся в толпу сопровождавших её помощников.

– Что, папаша, напутешествовался?
– ласково обратилась она к опешившему Андрею Т.
– Уйти от нас захотел? Деток своих оставить? Думал, здесь у нас глушь, Саратов? Живем в лесу, молимся колесу? Зашёл за ёлку, и поминай как звали? Здесь у нас всё на виду, все друг про друга знают. В Заповеднике как: сказал куме, кума - свинье, свинья - борову, а боров - всему городу. Верно?
– Последняя фраза относилась уже не к Андрею Т., а к угрюмой шатии-братии, столпившейся за спиной начальницы.

Скелетообразный фашист гыгыкнул. Герой-любовник элегантно захохотал, прикрыв рот ладошкой в татуировке. Застенчивый упырёк улыбнулся, стащил со стола баранок, покрутил его для вида на пальце и, не жуя, уложил в живот. Хмырь с перебинтованным кулаком сдержанно пожевал челюстью. Желеобразный человек-блин задрожал своими восемнадцатью подбородками. Бабка Голубая Шапка забулькала недопитым чаем и зажамкала недожеванными баранками.

Скоро все успокоились. Эстрадная халтурщица, погасив улыбку, уселась на горбатую лавку, закинула ногу на ногу и вытащила из лифчика длинную сигарету с фильтром. Хмырь как истинный джентльмен, тут же угостил ее огоньком от импортной зажигалки "Ронсон". "Мерси", - сказала в ответ халтурщица и томно почесала под мышкой. В избушке запахло потом. Со стороны поглядеть - просто идиллическая картинка, а не надругательство над свободой личности.

– Вставай, папаша, пойдём. Кончилось твоё время.
– Двугорбая похлопала Андрея Т. по плечу. Тот продолжал сидеть, тупо глядя в серебро самовара. Она вздохнула и железным сточенным ногтем поскребла глазкатафот.
– Папаша, ты что, не понял? Вставай, говорю, идём. Круглая Печать ждет.

– Может, щей на дорожку?
– услужливо предложила Бабка Голубая Шапка.
– Или малосольных огурчиков?

– Кто любит кислое да солёное, а кто красное да креплёное, - ответила ей двугорбая ведьма, поманила пальцем фашиста и кивнула на сидящего пленника.
– Объясни, папаша не понимает.