— Будьте любезны, попросите оркестр сделать перерыв после этого вальса, — обратился Алмазов к своему адъютанту.

Когда музыка закончилась, танцующие не сразу прекратили кружение. И вот наконец даже самая увлекшаяся пара распалась, умолк последний смех и собравшиеся, будто притянутые магнитом, посмотрели в сторону Алмазова, угадывая в нем центр происходящего.

От Алмазова многие ожидали, что он займет освобожденный Колчаком пост военного министра Директории; но он предпочел возглавить Министерство внутренних дел.

— Дамы и господа, — Алмазов вроде бы не повышал голоса, но слышно его было в каждом углу залы. — Сегодня мы празднуем великую победу. Она не только вернула нам славную столицу Империи, но и знаменует коренной перелом в ходе кровавой междоусобной войны, развязанной большевистской сворой. Мы уже поднимали бокалы за генерала Юденича и за наших доблестных воинов. Пришло время почтить человека, без которого нам сегодня нечего было бы праздновать. Потому что победы куются не только на театре военных действий, но и политической волей. Народы Финляндии и Прибалтики выступили в битве за Петроград нашими союзниками. И этот союз был заключен своевременно благодаря полковнику Щербатову, который провез послание с Южного фронта через захваченные врагом территории.

Алмазов поднял бокал. Щербатов склонил голову, благодаря собравшихся за аплодисменты.

Признание Директорией автономии национальных окраин пришлось по вкусу далеко не всем, но новость о взятии Петрограда заткнула недовольным рты.

Щербатов ощутил теплую ладонь на своем плече — Вера взяла его под руку. Он и не заметил, как она подошла, а наверняка она стояла рядом с ним, пока Алмазов говорил тост.

Выглядела Вера, как всегда, неподражаемо. Она приехала в Омск с одним небольшим чемоданом, а теперь у нее появился вечерний наряд. Кажется, Щербатов узнал узор портьеры из их квартиры в ткани ее платья.

Даже в разгар революционных потрясений Вера Щербатова неизменно выглядела так, будто к ее услугам были лучшие модистки Парижа. Элегантность была присуща ей с ранней юности. Тонкие черты лица, широко расставленные глаза, нежная линия шеи. Темные волосы собраны в высокую пышную прическу, подчеркивая царственную посадку головы. В ушах Вера носила серьги с дешевым лазуритом — немногое оставшееся от родителей серебро давно обменяно на хлеб — но они оттеняли блеск ее глаз так, что, кажется, и с бриллиантами она не могла быть краше.

И все же Щербатова коробили явные знаки бедности в ее облике. Ведь это его вина, что его единственный родной человек живет в шаге от нищеты. Для себя полковник хотел немногого, но Вера, конечно, должна получать только самое лучшее. И Щербатов надеялся, что скоро сможет обеспечить уровень жизни, который ей подобает.

— Спаси же меня от дамского общества, дорогой брат, — негромко сказала ему Вера, не переставая ослепительно улыбаться. — Их послушать — Гражданская война затеяна для того лишь, чтоб эти курицы могли снова пить шампанское и обливаться французскими духами.

Оркестранты вернулись на свои места после перерыва. Дамы и девицы начали было оглядывать залу в поисках кавалеров. Но с первых аккордов стало ясно, что с танцами придется обождать. Оркестр заиграл гимн Российской империи — “Боже, Царя храни”.

Стульев в зале было немного, большая часть присутствующих и так находилась на ногах, что избавило их от необходимости демонстрировать почтение. Гимн полагалось слушать стоя, но государства, где действовал этот закон, уже почти два года не существовало. Бог не сохранил царя, да и сам царь не сохранил ни вверенной ему страны, ни даже собственной семьи. Пели немногие. И все же те, кто сидел, предпочли подняться — не стоит шутить с чувствами людей, утративших все, что было им дорого.

Взгляды собравшихся обратились к группе министров Директории, продолжавших сидеть на угловом диване. Михайлов в центре группы скрестил руки на груди. Щербатов видел, как он что-то говорит своим коллегам. Почтить гимн Российской империи — для эсера это было равнозначно отречению от своих политических идеалов.

Министры похожи, подумал Щербатов, на небольшое стадо косуль, окруженных плотным кольцом хищников. Похоже, кто-то решил положить конец эсеровскому вопросу.

Алмазов резко вскинул правую руку вверх. Музыка оборвалась, словно оркестр только и ждал этого знака. Один трубач несколько секунд тянул свою партию в обрушившейся на залу тишине, потом выдал пару фальшивых нот и утих.

— Это провокация, господа, — четко сказал Алмазов. — Кто-то пытается разрушить наше политическое единство. Покажите, — обратился генерал к дирижеру, — кто отдал распоряжение поставить гимн?

Жезлом, которым только что управлял оркестром, бледный дирижер показал в сторону стоявшей чуть особняком группы офицеров.

Алмазов едва заметно кивнул, и взявшиеся невесть откуда люди в синих мундирах вывели этих офицеров за дверь.

— Достойно сожаления, что это произошло посреди праздника, дамы и господа, — сказал Алмазов. — Но пока идет война, такого рода казусы неизбежны. Враги не только по ту сторону фронта, они притаились и среди нас. Наша сила — в единении гражданской и военной власти в деле противостояния большевистской заразе. Никакие символы старого порядка не должны становиться препятствием на пути построения нашего великого будущего. Вам особо приношу свои извинения за этот инцидент, господа, — последнее было адресовано министрам Директории, словно примерзшим к своему дивану. — Обещаю, подобное не повторится.