Мычу. Во рту кляп. Чтобы не кричала видимо. Боже, как мне страшно. Куда они везут меня? Зачем? Почему Витя так поступил со мной?

— Тихо ты, — стучит мне по голове Пилюгин.

— А че она раздетая такая?

— Так в чем спустилась, Лехач. Ты мне предлагаешь еще нарядить ее?

— Осень все-таки.

— Тебе не начхать? Найдем способ согреть, если понадобится…

Тон, которым это сказано, мне категорически не нравится.

— А кто играет сегодня?

— Как обычно, все те же. Девок выпроводим сначала.

Я не понимаю о чем они говорят, но дурное предчувствие ощущается так остро, что становится нечем дышать. А еще пить хочу невероятно. Нос щиплет, во рту отвратительная горечь.

— А если она потом сольет нас? — тихо спрашивает Бондаренко.

— Кто? — усмехается Абрамов. — Она? Не смеши, Леха. Кто поверит этой убогой? Скажем, бабла решила срубить, оклеветать.

Чувствую, что наружу просятся слезы. Складно как говорит. Не даром, что сын судьи.

— Слышала, Лисицына, ляпнешь — ад на земле тебе устрою! — угрожает он.

Знает, что я их слышу и ничуть не переживает по этому поводу.

Дрожь расползается по телу, когда ко мне вдруг приходит осознание того, что они могут сделать со мной все, что угодно. И самое ужасное, что им ничего за это не будет… Ни че го. Потому что это — мажоры, дети влиятельных родителей. Нет для них того, что не решаемо. Того, что нельзя купить.

Он врубает музыку и под одобрительный возглас парней разгоняет машину до предела. А меня трясет от неизвестности. Я понятия не имею, что взбрело им в голову.

— Приехали, — информирует спустя какое-то время.

Музыка уже не играет, а потому я слышу, как срабатывают ворота. Судя по звуку, автоматические.

— А че предки Беркута свалили?

— Да, прикинь, какая удача. Как никак восемнадцатилетие.

Беркут.

Я вспоминаю ту фразу, которую бросил мне Абрамов в кабинете литературы утром.

«Твой звездный час состоится попозже».

Перестаю дышать. Они привезли меня к нему в дом. Зачем? Поиздеваться в очередной раз? Унизить?

— Давай там дальше притормози, вдруг кто любопытный спалит. Народу полно.

Машина продолжает медленно двигаться. Я лихорадочно думаю о том, что мне делать. Ехали мы долго. МКАД. Получается, что от дома я очень далеко. Взрослых здесь нет, а это означает только одно — мне конец.

Автомобиль останавливается. Тот, кто за рулем (видимо, Абрамов) глушит двигатель.

— Вытаскивай ее, Пилюля.

— Давай, Лиса, подъем, але, — тычет мне в бок.

Поднимаюсь еле-еле. Слышу, как открывается дверь слева. Не ориентируюсь в пространстве абсолютно.

— Шевелись, а! — Ян цокает языком и тащит меня вперед. Кеды касаются земли, но ощущения до сих пор странные. Ноги будто ватные.

— Ну че?

— В летнюю пристройку пока. Да стой ты! — раздражается, когда я теряю равновесие, и меня начинает уносить куда-то в сторону. — Слышь, придержи ее, Миха.

— Давай, пошла, — Пилюгин берет меня за локоть, и под их нескладный хохот мне приходится делать то, что говорят. — Представь, Лиса, что ты крот.

Его шутку не оценили даже товарищи. Глупый идиот.

Громко ухает сова, шелестят деревья. Есть ощущение, что лес совсем рядом.

Кожа моментально покрывается мурашками. Холодно, почти середина октября, а я в тонкой футболке и шортах. В чем была дома, в том и спустилась в подъезд.

— Представляю лицо Беркута, — хмыкает Бондаренко.

— Сюрпрайз дня. Ключи давай.

Слышу лязганье металла. Меня отпускают чьи-то руки. Я поджидала этот момент. Дергаюсь и, пошатнувшись, вслепую бросаюсь вперед. Просто глупый шаг, наполненный отчаянием и безысходностью. Не успеваю пробежать и нескольких метров. Спотыкаюсь о корни или ветки. Падаю плашмя на землю.

— Ты куда собралась, э? — недовольно прилетает в спину.

Резкая боль пронзает висок. Ян тянет меня за волосы.

— Резвая какая, а прикидывалась немощной, — усмехается Пилюгин.

— Поднимайся, тупая идиотка, — дергает вверх.

Колено саднит нещадно. Ладонь тоже. Меня ставят на ноги и уже через минуту грубо затаскивают в какое-то помещение.

— Свет включи, и руки завяжи ей сзади.

Ощущаю, как запястья стягивают какой-то веревкой.

Пытаюсь отойти, сопротивляясь. Ноги заплетаются, что-то гремит.