— Кривая, — бесится Абрамов. — В подвал ее давай. И сними мешок с башки.

Свет с непривычки режет глаза. Зажмуриваюсь, часто моргаю. Через силу открываю веки. Сначала картинка плывет, но потом, взгляд фокусируется на деревянных стенах постройки.

— Привет не спящим, Лисицына, — ухмыляется Ян, который стоит напротив.

Мычу в ответ, потому что во рту — тряпка.

— А ну развяжи, я послушаю, что она мне хочет прошелестеть.

Пилюгин в очередной раз послушно исполняет его приказ. Смотрю в этот момент на Лешу, но тот старательно отводит глаза. Стоит чуть поодаль, курит. Делает вид, что происходящее его нисколько не касается.

Хмурюсь, когда кляп давит сильнее, а потом жадно глотаю ртом воздух, ощущая частичную свободу.

— Орать не вздумай, — холодно предупреждает Ян. — Лес кругом. Никто тебя не услышит.

— Ре ребят… Мне надо домой…

— Непременно, — издевательски тянет он. — Спускайся.

— Вы не понимаете, прошу вас, у меня сестра одна дома…

— Заткнись. Топай давай, — отмахивается от меня словно от назойливой мухи. — Привнесем красок в твои унылые будни. В прямом смысле, — хохочет.

С опаской смотрю на подвал. Мне жутко только от одной мысли, что они оставят меня там совсем одну.

— Ребята, это шутка? — спрашиваю испуганно, чувствуя как гулко сердце в панике стучится о ребра. — Не не надо, пожалуйста.

Но меня никто не слышит. Насильно спускают в темную яму и хлопают крышкой.

Свет гаснет. Шаги удаляются. Смех стихает. Поворот замка. Как приговор.

Что мне делать?

Я не представляю, чего мне ждать и как выбраться отсюда.

И Ульяна. Одна там. Сердце рвется на части. А если в квартиру заявится кто-то из собутыльников матери? Сестра ведь будет меня ждать, не закроется сама на щеколду или ключ.

А если я не вернусь?

Эта мысль оглушает. Заставляет содрогнуться от липкого страха, который крадется вдоль лопаток.

Сползаю по стене. Роняю голову на колени. Хочется выть от бессилия.

Что я им сделала?

Зачем они так со мной поступают?

Отпустят ли?

И если да… то чем это для меня обернется?

*********

Говорят, что боязнь темноты связана с психологической травмой, полученной в детстве, либо с тем, что человек в какой-то период жизни долго находился в стрессовой ситуации. Я, например, этот страх приобрела с возрастом. Были на то причины. И теперь, к сожалению, тьма для меня — самое пугающее на свете…

Сидя в этом сыром подвале, я ощутила свою фобию сполна. Мне мерещилось, что в углу напротив — кто-то есть, и от каждого звука, доносившегося сверху, душа уходила в пятки. Меня знобило. От холода, от чувства незащищенности и безнадеги.

Не знаю, сколько просидела так, стиснув зубы и сражаясь один на один со своим страхом. Руки удалось вывести вперед. Благо, я худая и смогла сделать это. Но деревянная крышка не открывалась, и от осознания собственной беспомощности я просто упала духом.

Снова села на корточки и начала молиться за Ульяну. За то, чтобы сон ее был спокойным. За то, чтобы домой не заявился кто-то посторонний. За то, чтобы ее ангел-хранитель просто был рядом с ней в эту ночь…

Потеряла счет времени. Мое состояние менялось стремительно. Переходило в разные стадии. Я впадала в отчаяние, смирение, злость, гнев. И так по кругу.

Топот. Голоса. Веселый смех.

Мне кажется, к тому моменту, как они пришли, внутри не осталось ничего. Пустота да и только.

— Фидеры[3] заполни, че стоишь? — слышу голос Яна. — Бондарь, выноси пушки парням на улицу.

— Там гром гремит, молния сверкает. Ливанет, видимо, — отзывается тот.

— Не сахарный. Неси. Пилюля, проверь девку. Вдруг окочурилась.

Щелкает навесной замок. Вздрагиваю и поднимаю наверх голову.

— Ну что, Лиса, жива? — гадливо улыбается Миша, впуская свет в мою темницу.

А у меня только одно желание — плюнуть ему в лицо.

— Вылезай давай.

— Нет.

— Че? Она не хочет, Ян, — ноет этот здоровенный упырь.

— Миха, с телкой справиться не можешь? Давай быстрее тащи ее, там уже все в сборе. На, припугни.

«Все в сборе» — стучит в голове.

Сколько их?

Что им надо?

— Давай вылезай по-хорошему! — хмурится Пилюгин.

— А если нет, — прищуриваюсь.

Он… вдруг направляет на меня пистолет. И тот выглядит совсем как настоящий.

— А так? — вскидывает бровь.

Сглатываю. В горле будто песок. Встаю. На пухлом лице тут же появляется мерзкая ухмылка.