— Того, — хмыкает классный руководитель, пока я растерянно хлопаю ресницами. — Можешь идти, Лисицына.

Как гвоздями к месту прибила. Спасательный круг. И не только в плане математики. Совсем уже ку-ку.

Я поднимаюсь со стула, чувствуя, как отчаянно горят щеки. Пельш чудит, как всегда. Наверное, возраст уже сказывается. У нее явно с головой непорядок.

У двери я оборачиваюсь.

— Элеонора Андреевна, — набираю в грудь побольше воздуха, выдыхаю. Молчу, но все же набираюсь смелости. — Вы в характеристике про маму…

— Напишу, как надо, Ален, — обещает она. — Я помню наш с тобой разговор и понимаю тебя прекрасно, но смотри, ты мне пообещала, если дома что-то случится — сразу сообщи. Поняла?

Я киваю и ухожу.

Иду по пустынному коридору, спускаюсь по ступенькам на первый этаж. Сейчас середина восьмого урока, и почти никого в холле нет. Спокойно забираю свои вещи в гардеробе, переобуваюсь и выхожу на крыльцо.

Погода вот совсем не радует. Небо затянуто свинцовыми тучами, срывается дождь, и холодный ветер забирается под ворот старой куртки.

Я выхожу за ворота и поворачиваю направо. Бреду по аллее, размышляя по поводу сочинения, которое буду писать ночью. (Потому что сегодня я и правда иду на работу в зоомагазин). Мысленно вспоминаю содержание романа «Герой нашего времени» и задумываюсь о том, какую из трех предложенных тем выбрать. Прохожу гаражный кооператив, чтобы срезать и, видимо, так глубоко ухожу в себя, что в момент, когда кто-то довольно грубо дергает меня за капюшон, пугаюсь неимоверно. И как оказывается не зря…

— Стопэ, — чья-то рука тащит меня в сторону.

Капюшон падает, я поворачиваюсь и вижу лицо одноклассника. Ян Абрамов собственной персоной. Вот уж кого лицезреть хочу в последнюю очередь.

Что он тут делает? У него ведь машина есть.

— Че, убогая, пучеглазишься? — насмешливо интересуется он.

— Отпусти, — пытаюсь отойти, но он в пуховик вцепился накрепко.

— Ссышь? — его губы расплываются в довольной улыбке. Хотя это даже больше напоминает оскал.

— Мне идти надо, отпусти! — стараюсь не выдать панику, сковавшую горло.

— Не так быстро, рвань. Разговор есть к тебе…

Глава 27

АЛЕНА

Солгу конечно, если скажу, что мне совсем не страшно. Еще как страшно! Ян по-прежнему скалится и цепко держит меня за куртку.

Его определенно забавляет происходящее. Глаза блестят нехорошим лихорадочным блеском, как будто он что-то принял накануне. Не удивлюсь, если так и есть. В их кругу подобные развлечения, насколько мне известно, — абсолютная норма.

— Я закричу, убери от меня руки! — стараюсь, чтобы мой голос звучал твердо, но парня это только сильнее раззадоривает.

Абрамов толкает меня спиной к гаражу. Как назло, нет никого из прохожих.

— Ну давай, рассказывай, моль, что у тебя с Беркутом?

— Отпусти меня сейчас же! — дергаюсь беспомощно.

Очень боюсь, что он снова воспользуется тем средством, от которого отключаешься и проваливаешься в небытие. Именно поэтому внимательно слежу за его руками, чтобы, например, в карман не полез.

— Поделись, что такого в тебе есть, — насмешливо бросает он, сокращая между нами расстояние.

Я начинаю паниковать.

— Дай мне пройти! — отворачиваюсь от него.

— Может, умеешь что-то особенное? — окидывает меня расфокусированным взглядом. — Такие, как ты, небось на все готовы, да? А в школе строишь из себя монахиню…

Он брезгливо морщится, глядя на мою куртку.

— На шмотки не заработала еще? — стискивает до синяков тонкое запястье.

— Перестань! — кричу на него я. — Отпусти меня немедленно!

— Ты в целом ничего такая, пользуйся, пока еще свежак. Есть те, кому по нраву грязь. Второй сорт, — грубо сжимает пальцами мои щеки и криво улыбается.

Мне от этой его улыбки становится жутко. Колени дрожат, и пульс резко учащается.

— Сколько стоят твои услуги, Лисицына? Или ты как мамаша, за бесплатно и с кем попало?

— Отпуусти! — толкаю его, пытаясь освободиться, но у Яна — это вызывает обратную реакцию. Ему нравится.

— Ты должна мне за выбитые зубы. Давай у меня в тачке и расплатишься, а? Покажешь, чем ты так Беркутова заинтересовала. С каких пор он впрягается за тебя? — наклоняется ниже, почти касаясь своим носом моего. — Что было той ночью, м?