— Здоров, хозяин!

После такого приветствия впору было ощутить себя рабовладельцем. Жаль только, что «рабы» не впахивали на плантациях, а бухали, причем очень часто в долг, в моем собственном баре, откуда их иногда приходилось выносить под руки, да еще и убирать за ними блевотину. Какое счастье, что этой стороной «бизнеса» занимался не я, а мой компаньон.

— Привет, мужики, — сдержанно махнул я рукой в ответ.

Обшарпанная, но тщательно убранная лестничка вела к двери. За ней звучала приглушенная музыка вперемешку с голосами, каждый день все теми же, или во всяком случае одинаковыми. Когда я зашел, на меня перевел взгляд смуглый чернявый круглолицый мужик с черной щетиной на щеках, хорошо за сорок, протирающий бокалы за барной стойкой. С этого ракурса не было видно, что он инвалид даже в большей степени, чем я. Да и своей добродушной улыбочкой он этого не показывал.

Завидев меня, бармен, по обыкновению, приветливо махнул рукой.

— Как выдался денек, братишка? — осведомился Миро, когда я добрался до стойки, успев по пути пожать по меньшей мере полдюжины рук и обменяться теплым приветствием с молоденькой приятной азиаткой-официанткой, которая встретила меня искренней доброжелательной улыбкой.

Передо мной уже стоял стакан, наполненный ряженкой. Я взял себе в привычку выпивать в день несколько видов молочки. Каждый вечер, когда я приходил, Миро встречал меня то йогуртом, то закваской, то кефиром, то моим любимым топленым молоком. Поначалу это много кого в баре удивляло, ведь самым подходящим напитком после рабочего дня здешние клиенты всей душой считали, как минимум, пиво. Моя приверженность трезвости была для них столь же странной, как и мое имя. Но со временем они привыкли. По-прежнему называли меня то Дмитрием, то Дмитричем, то и вовсе Денни или Дэймоном, но спиртного уже не предлагали.

— По пятибалльной шкале дерьмовости где-то на четверку, — осушив стакан и вытерев затем бороду, оценил я прошедший день. — Похоже, меня собираются попереть по медицинскому заключению. Вопрос недели, максимум двух.

— Вот ублюдки, — посочувствовал Миро. — Будешь судиться?

— Посмотрим.

У меня и так уже руки не доходили до всех судебных дел, которые я открыл. Начинать еще одно, честно говоря, не хотелось. Но я знал, что сделаю это непременно из одного лишь упрямства. Еще ни один работодатель за этот год не избавился от меня без головной боли. И вряд ли «Джарлинго» заслужили чем-то послабление.

— Как Шаи и Элли? — поинтересовался я.

Миро подавил тяжелый вздох.

— Давай не буду утомлять тебя подробностями. Как всегда, есть моменты. Но все будет хорошо.

Я кивнул, не став вдаваться в расспросы. Его дочь, Алисия, была не здорова, и Миро с Шаи тратили почти все свои деньги на ее лечение. Эта тема и так была слишком болезненной для семьи Молдовану, так что я не заострял на ней внимание, если Миро не начинал разговор первым.

— Как идут дела в баре? — перевел я разговор на другое.

— Не могу сказать, что прекрасно.

Окинув взглядом неказистый интерьер заведения, я вспомнил, как увидел его впервые, в мае 94-го.

§ 79

Миро был первым, кому я позвонил, вернувшись в Сидней. Помнится, телефонный разговор тогда получился очень натянутым, а на назначенную встречу подозрительный Миро явился с пистолетом и с твердой решительностью вправить мозги наглому самозванцу и мошеннику. Он был глубоко убежден, что Димитрис Войцеховский погиб в фавелах в мае 89-го, и убедить его в обратном стоило огромных трудов. Когда же он поверил, то на глазах мужика невольно выступили слезы. И я убедился, что в этом мире есть как минимум один человек, которому я действительно не безразличен.

— Братишка! Да это правда ты, что ли?! — вскричал он тогда как громом поражённый.

Я и моргнуть не успел, как оказался в его объятиях.

— Господи, какой же ты худой! Ребрами меня колешь! — ужаснулся он. — Ничего, ничего, это поправимо. Мы с Шаи тебя откормим.

Напрасно я отнекивался. И в тот, и во многие последующие вечера я ужинал у них в комнатушке в Новом Бомбее. Отказывался ночевать там лишь потому, что семья Молдовану теснилась втроем на площади в десять метров квадратных, деля кухню и санузел с еще тремя семьями.

— Ничего страшного. В тесноте, да не в обиде, — не унывал Миро. — Мы с Шаи никогда не были буржуями. Главное, что мы вместе. Все остальное — образуется.

Их жизнь сделала крутой поворот после рождения дочери. Они наотрез отказались от прерывания беременности, что стоило им социального жилья в «зеленой зоне», которое я для них с таким трудом выбил, а также работы, которую имел Миро. Вдобавок, маленькая Алисия родилась с очень слабыми легкими, так что нуждалась в дорогостоящих медицинских процедурах и особом уходе, чтобы иметь шансы дожить до сознательного возраста. Миро признался, что с началом войны охотно подписал бы контракт с ЧВК, чтобы поправить свое положение, но с инвалидностью это было невозможно. Как следствие, он мотался по различным подработкам, не брезгуя ничем, что могло принести хоть пенни, а Шаи пыталась заработать в Интернете, сидя дома, ведь их дочь нуждалась в круглосуточном присмотре.

Бар, который на тот момент назывался просто «Рюмочной», занял свое место в семье Молдовану в конце 91-го. Тогдашней его владелице, вздорной старухе по имени Элеонора Граймс, по странной прихоти приглянулась эта семейка — возможно потому, как полагал Миро, что спятившая Элеонора вбила себе в голову, будто имеет цыганскую кровь. Она предложила Миро место здешнего бармена и администратора, а Шаи — возможность готовить закуски. Речь шла о стабильной работе, которая приносила какой-никакой доход, так что они восприняли этот как настоящий подарок судьбы.