Некоторое время мы молчали. Ульрика не уходила, хотя ей, наверное, уже давно было пора. И я вдруг поверил, вопреки всем рациональным соображениям, что она сидит здесь не только из профессионализма и из врожденной доброты, что она, как и я, ощущает интимность этого момента — интимность, не имеющую ничего общего с сексом, но от того не менее трогательную и волнующую.

— Моя мама тоже умела это, — прошептал я. — Успокоить. Сделать так, чтобы я чувствовал себя в безопасности. Иногда было достаточно одних лишь ее слов, не важно даже о чем. И ее нежных касаний. Знаешь, Ульрика, возможно, эта энергия, о которой ты говоришь, действительно существует.

— Я рада поделиться ею с тобой, — прошептала она, на прощание легонько взъерошив мне волосы и наконец поднявшись.

Пока она ходила по палате, выполняя свои мелкие обязанности, я лежал, прикрыв глаза, и наслаждался минутами, когда боли в теле практически не чувствовалось.

— У тебя на этой неделе первая встреча с психологом, ты помнишь? В пятницу.

— Помню, — прошептал я, не открывая глаз.

— Если хочешь, я помогу тебе побриться. Ты уже основательно зарос.

— Зачем? Чтобы испугать этого книжного червя и сократить время сеанса? — прыснул я. — Звучит заманчиво. Но, пожалуй, воздержусь. Чем быстрее я обрасту густой бородой, тем лучше для окружающих.

— Как знаешь. Между прочим, мне всегда нравились мужчины с бородами. Напоминают мне о временах благородных рыцарей и прекрасных принцесс, — заметила медсестра на прощание, подмигнув мне.

Когда она вышла из палаты, я заметил, что по моему лицу блуждает улыбка, и снова вспомнил слова Слэша. В сознании всплыли здравые рассуждения, подсказав, что все внимание Ульрики ко мне продиктовано, безусловно, лишь ее добросовестностью как медсестры, а может быть, даже прямыми указаниями врачей. Но все-таки я дал слабину и позволил странным мыслям и фантазиям, пока еще совсем смутным и неоформленным, ненадолго поселиться в моей голове.

Жизнь — и без того тяжелая штука. Слишком тяжелая, чтобы не позволять себе даже мечтать.

§ 59

Надо сказать, что эти мысли, как минимум, совсем не повредили моему лечению. Мой прогресс на той неделе резко усилился.

Во вторник 23-го марта я в сопровождении Джо Слэша сделал свои первые шаги, пользуясь костылями, трижды успев потерять равновесие по пути из одного конца палаты в другой. Но, достигнув все-таки цели, я, тяжело дыша, протянул мозолистую руку и отодвинул жалюзи, чтобы впервые бросить взгляд на тот самый пейзаж, что описывал мне доктор.

— Перельман не врал. Вид на городишко действительно ничего такой, — жадно вглядываясь в очертания улиц, которые я так часто представлял себе во сне, прошептал я.

— Парень, ты делаешь успехи. Завтра же надо начинать прогулки. А с начала следующей недели перебираемся в тренажерку, разрабатывать твои мышцы как следует. Не против, дружище? — спросил физиотерапевт, потрепав меня по плечу.

— С удовольствием, — улыбнулся я, радостно глядя на солнечные улицы.

В среду, четверг и пятницу Ульрика вместе с Джо по два раза в день сопровождали меня на коляске в парк, окружающий больницу, где я, взявшись за костыли, под их присмотром совершал прогулки, каждый раз увеличивая расстояние на полсотни, а иногда и на сотню шагов. Мне часто случалось падать. Но я настоятельно просил Джо, как бы жалко я не смотрелся, не страховать меня и не поднимать после падений. Борясь с болью и неудобствами, не обращая внимание на синяки, я справлялся с этим сам, каждый раз чувствуя упрямое удовлетворение.

— Ты — настоящий молодец, Димитрис. Олимпийский дух из человека не выведешь, — уважительно кивнул Слэш, когда во время нашей пятничной дневной прогулки я сумел полностью обойти больницу вокруг на костылях без посторонней помощи, оступившись за это время всего лишь три раза. — Но ты все-таки не гони лошадей так сильно. Я же вижу, как у тебя дрожат руки.

— К рукам быстро вернется сила. Я съедаю каждый день по добавочной порции на завтрак и обед. А мозоли меня не пугают, — упрямо покачал головой я, отирая со лба испарину.

— Медсестричка говорит, ты сегодня ночью плохо спал. Просила за тобой приглядывать.

В ту пятницу Ульрика была выходной, и мы с Джо вышли на прогулку вдвоем.

— Она очень беспокоится обо мне. Но от ночных кошмаров еще никто не умирал.

— Что тебе снится, братишка? Что-то из того, что ты видел на войне?

Перед моими глазами вдруг предстали горные кряжи Африки, март 2090-го, и лицо ребенка, на груди которого останавливается перекрестье прицела. А затем еще целый ряд других картинок ничем не краше.

— Я не могу говорить об этом, Джо. И не очень-то хочу.

— Извини, дружище. Не подумал. Хорошо, что теперь у тебя есть специалист, с которым ты сможешь обо всем этом покумекать. Я слышал, это очень опытный психолог. Он даже преподает и пишет научные работы.

— Я никогда не любил, Джо, когда в моей голове пытаются копаться люди, которым на самом деле на меня плевать. Раз мне назначили эти сеансы, я буду их отбывать. Но я не собираюсь никому там плакаться в жилетку.

— Не спеши так говорить, приятель. Тебе от этого может стать только лучше. Тем более, он, кажется, имеет доступ ко всем этим вашим секретам, так что ты сможешь говорить начистоту.