— Я рад, что ты поступил так, — мягко перебила меня девушка с благодарностью в голосе. — Убийство этих детей ничего бы не изменило.

— Люди перестают быть детьми, когда берут в руки оружие, — угрюмо ответил я одной мудростью, которую услышал в незапамятные времена от человека, хорошо умеющего оправдывать паскудные дела. — Их наверняка уже нашли, и они выведут преследователей на наш след! А ты своим походом еще облегчила им задачу! Возможно, в эту самую минуту нас окружает группа захвата!..

— Знаешь, машина все еще стоит там, где мы ее оставили. Их пока никто даже не нашел.

— Надеюсь, ты шутишь. Ты что, подходила так близко?!

— Кхе-кхе-кхе-кхе… извини, я… кхе-кхе…

Приступ кашля на этот раз был особенно силен. Отвернувшись, Маричка неловко сплюнула в сторону.

— Ты в порядке? — спросил я, чувствуя, как моя тревога и раздражение немного остывают.

— Да, — отдышавшись, она вновь повернулась ко мне и продолжила прерванную речь: — У меня не было выбора. Мы же оставили лишние рюкзаки, не отходя от машины. Так что знай — никто не нашел эту машину. Они там так и лежат, как мы их оставили. Выглядят плохо. Бедняги, скорее всего, умрут от ран или от жажды раньше, чем их кто-то найдет. Мне из-за этого не по себе.

— Да плевать на них! Тебе сказочно повезло, что ты не попалась, вернувшись к той машине! — пробормотал я, качая головой в знак неодобрения.

— Я была очень осторожна.

— Кроме евразийцев, на пустошах еще много опасностей. Ты забыла о собаках? И дело не только в них! Большинство местных не сделают ничего доброго, встретив одинокую безоружную женщину.

— Димитрис, я прожила здесь большую часть жизни, — напомнила мне девушка. — Поверь, моя жизнь не была беззаботной.

Я потупился, вдруг сообразив, что так оно и было.

— Что со мной такого можно сделать? — фаталистически пожала плечами она. — Меня невозможно обокрасть, у меня нет ничего… ну, кроме этих рюкзаков. Забрали бы их — так бы и было, вернулась бы с пустыми руками, как ушла. Выгляжу я… кхе-кхе-кхе… паршиво, но, если бы все равно решили изнасиловать, я бы пожаловалась, что у меня туберкулез. С моим постоянным кашлем в это очень легко поверить. Раньше срабатывало. А не сработало бы — ну, тогда б перетерпела. Могли разве что убить, просто для развлечения. Или продать, в рабство там, или на органы. Но на этот риск ради воды я решила пойти. У меня не было выбора. Я думала, что от этой воды может зависеть твоя жизнь!

Я потупился, уставился в пол, понимающе кивнул. Мне отчего-то стало стыдно из-за своей вспышки, но я так и не смог найти подходящих слов извинения. Я кинул незаметный взгляд в сторону, куда девушка сплюнула во время обострения ее приступа кашля и увидел, что слюна смешана со сгустком крови.

— Держи, — произнесла она примирительно, отхлебнув из бутылки и протянула она ее мне. — Я добыла ее для тебя!

— У тебя правда туберкулез? — спросил я, приняв у нее из рук бутылку.

— Точно не знаю. Я не бывала в больнице с тринадцати лет, — безразлично пожала плечами девушка.

— Давно у тебя кровавый кашель?

— Я как-то обойдусь без расспросов о моем здоровье от того, кто этой ночью чуть не умер прямо у меня на руках! — неожиданно очень завелась и смутилась девушка, явно желавшая избежать этой темы. — Не хочешь пить — давай обратно!

Пожав плечами, я наконец сделал из фляги большой и жадный глоток. Смог остановиться лишь когда она опустела на половину.

— Тебе, по крайней мере, не следовало ходить безоружной, — произнес наконец я, отдав ей бутылку.

— А зачем мне это? — покосившись на автомат, покачала она головой. — Я не способна на убийство. Я хорошо себя знаю.

Ее слова заставили меня задуматься. Я считал, что я тоже хорошо себя знаю. И полагал, что уж у меня-то давно выработался иммунитет к любым моральным терзаниям, связанным с убийствами. Однако вчера я не сделал того, что должен был. И почему-то совершенно о том не сожалел.

— О чем ты думаешь?

— Ни о чем.

— Ты не убийца, Димитрис, — вдруг уверенно проговорила девушка. — Как и я.

— Ты совсем меня не знаешь. А ведь я убивал людей даже при тебе.

— В том не было твоей вины. Тебя заставили заниматься всем этим вопреки твоей воле.

— С чего ты взяла?

— Вчера, когда… ну, когда тебе было нехорошо… ты много всего говорил в бреду, — припомнил девушка, и по ее лицу пробежала тень. — Это было страшно слушать. Ты выкрикивал какие-то воинские кличи. Ты без конца называл себя «мясом». Кричал, что рожден, чтобы убивать. Я даже номер твой уже запомнила. «Триста двадцать четыре». В какой это армии присваивают вместо имен номера, как в каком-то концлагере?