Обойдя автобусы, я увидел Привратный рынок. Павильоны из жести практически не пострадали от войны, их изъело лишь время. Прилавки, на которых торговцы когда-то выкладывали свои товары, были замызганы и пусты. На крыше павильона по-хозяйски расхаживали, обмениваясь карканьем, несколько ворон. При нашем появлении птицы беспокойно взмыли в воздух. Хлопанье их крыльев и завывание ветра были единственными звуками, наполняющими улицу, где прежде стоял оживленный гомон человеческих голосов. Вокруг было совершенно пусто. Но для меня эти места навсегда останутся полными призраков.

Вон призрак старого торговца книгами в его палатке, и призраки прохожих, которые с ним спорят, дабы скоротать время в ожидании автобусов. Призраки милиционеров, охраняющих ворота, и их собаки. Призрак фермера, приехавшего на внедорожнике, который разгружает мешки с овощами. И призраки двух мальчиков — высокого светловолосого и низкого, кучерявого, которые улыбаются, обмениваются шутливыми репликами и нетерпеливо выглядывают из-за спин взрослых… Дима и Джерри.

— Джером, — услышал я, как шепчут мои губы. — Я вспомнил.

— О чем ты? — переспросила Маричка.

А я уже сам забыл о своем приказе хранить молчание.

— Это был мой друг. Лучший друг детства. Из-за моего имени он иногда дразнил меня «грекой». Я вспомнил его. Он был совсем не похож на Локи. Только волосы были кучерявыми, а так — ничего общего, — бормотал я. — Мы с ним проводили вместе так много времени… а потом поссорились. Из-за каких-то пустяков.

— Ты не помнил этого? — догадалась Маричка. — Не помнил, пока не пришел сюда?

Я неопределенно покачал головой.

— А кто такой Локи?

На это я тоже не стал отвечать.

— Идем дальше.

Украинскую улицу сложно было узнать. Большая часть зданий были разрушены до основания — на их месте остались лишь горы обломков. Некоторые дома устояли, но, если сравнивать их с людьми, то это были скорее скелеты, чем живые люди. В окнах не осталось ни одного целого стекла. Краска облупилась и облезла. Стены почернели от гари и сажи, во многих местах зияли пробоины от снарядов. Фонарные столбы были повалены либо покосились, от лампочек не осталось уже и воспоминаний, оборванные провода безжизненно болтались на ветру. У обочин стояли несколько сгоревших остовов легковых машин, а прямо на дороге — остатки двух БМП. Вокруг бронемашин было разбросано много рваных мешков, из которых высыпался когда-то набитый туда песок — похоже, когда-то здесь были оборудованы огневые точки. Видимо, прямо здесь четырнадцать лет назад происходил уличный бой между оккупационными войсками ЮНР и силами Альянса. А может, бронемашины были подбиты уже в последующие годы, когда в руинах поселка продолжали сталкиваться между собой группы враждебно настроенных людей?

— Давай сюда, — когда мы приблизились к перекрестку с Центральной улицей, позвал я Маричку, кивнув в сторону переулка Стойкова. — Здесь можно срезать.

Переулок был неузнаваем и почти непроходим из-за обвалившегося здания. Пришлось топать прямо по бетонному крошеву, осторожно пробираясь меж бетонных брыл с торчащей арматурой и вывалившейся из разрушенного здания мебели, уже настолько поломанной и старой, что за все эти годы на нее не покусился ни один мародер. В таких местах, как это, под любым обломком могла быть спрятана противопехотная мина, растяжка с гранатой или просто неразорвавшийся снаряд. Любое из десятков зияющих вокруг окон могло скрывать за собой снайпера, который в эту самую минуту наводил перекрестье оптического прицела кому-то из нас на грудь. И все же, вопреки здравому смыслу, мы продолжали идти.

Остановившись напротив скверика, я посмотрел на постамент, где прежде высился памятник Героям-спасателям. От бронзового изваяния не осталось и следа. Вероятно, он был сброшен с постамента еще в годы войны, а затем вывезен и продан сталкерами. Но зато осталась, хоть и поломанная, лавочка. Я вспомнил, как сидел на этой лавочке много лет назад вместе с подругой своего детства и своей первой девушкой, Мей. Вспомнил, как рассматривал бронзового истукана и рассуждал, кому он на самом деле посвящен — майору болгарского МЧС Стойкову, как было сказано на табличке, или моему отцу, Владимиру Войцеховскому. Острое воспоминание об отце пронзило меня, словно копье.

«О, папа», — вдруг подумал я в отчаянии. — «Зачем же ты тогда уехал?! Если бы ты остался, если бы мы остались все вместе…».

— Здесь был памятник, — прошептала Маричка, остановившись рядом со мной. — Тетя Катя показывала мне его. Ты помнишь это?

— Да, — ответил я с болью. — Теперь да.

Мы вышли из переулка на Центральную улицу. Здесь тоже было множество разрушенных зданий и следов былых боев. Но вместо всего этого я подошел к почерневшему, омертвевшему пню, оставшемуся от дерева, которое, если и сумело каким-то чудом пережить войну, то зачахло, оставшись без защитного озонового купола, и было срублено мародерами. Я вспомнил, как все селение радовалось, когда вдоль центральной улицы удалось высадить аллею. Это была заслуга группы ботаников-энтузиастов, в том числе Игоря Андреевича Коваля, отца Бори, еще одного друга моего детства. Боря был единственным из моих друзей, чья судьба была мне известна — он прожил короткую, но достойную жизнь, не опозорив своего отца, оставив за собой много хорошего. Прямая противоположность мне.

«Господи, как все это могло произойти?» — в ужасе спросил у себя я, все больше погружаясь в воспоминания. — «Я же Дима, Димитрис Войцеховский, я мечтал стать космонавтом, хотел делать что-то хорошее и полезное… Неужели я мог стать таким?!»

До Председательского дома осталось совсем недалеко. Я полагал, что он разрушен до основания. В какой-то степени даже надеялся на это. Уцелевший дом хранил бы в себе слишком много воспоминаний, намного больше, чем я смог бы выдержать. Но оказалось, что дом все же выстоял. Одни лишь очертания этого до боли знакомого здания заставили меня остановиться и вздрогнуть.