Я вполголоса чертыхнулся, злясь на себя за то, что сказал, и испытывая тревогу из-за того, что еще я мог сказать.

— Я говорил что-то еще о своем прошлом? Много всего страшного, да?

— Кое-что, — ответила Маричка уклончиво, и по ее глазам я яснее ясного понял, что кошмары, мучающие меня чаще всего после Африки, тоже прозвучали из моих уст. — Но важнее всего то, что ты ужасно сожалел. Ты просил за все прощения, Димитрис. И это было искренне.

— Сожаления не вернут жизни тем, у кого я их отнял, — помрачнел я. — Они вообще ничего не меняют.

— Для меня — меняют.

— После всего, что ты слышала и видела, ты должна бояться меня.

— Нет. Я совсем тебя не боюсь.

— Когда я проснулся и увидел, что тебя нет… Я решил, что ты ушла. Ушла насовсем, — признался я.

— Ты думал, я брошу тебя? После того как я была с тобой всю эту страшную ночь?! — возмущенно засопела девушка.

— Дело не в том. Я боялся, что ты сбежишь из-за того, что я говорил во сне. Из-за того… из-за того, что поймешь, какой я монстр.

Она долго и задумчиво молчала, не глядя мне в глаза. Потом наконец посмотрела. Смело и открыто.

— Я не знаю, что было раньше. Но с тех пор, как мы встретились, ты еще не причинил вреда никому, кто бы не пытался причинить вред тебе… или мне. Ты защищал меня. Ты никого не убивал, если только у тебя оставался выбор. У меня нет причин бояться или осуждать тебя, Димитрис.

Я с благодарностью кивнул. Эти слова были для меня более важны, чем она могла себе представить. Глядя на нее, я вдруг сделал нечто очень необычное для себя, непривычное — улыбнулся. Наверное, улыбка смотрелась странно на моей украшенной шрамом роже, потому что Маричка при ее виде слегка напряглась.

— Что такое? — чуть встревоженно переспросила она.

— Я помню, как ты мне вчера пела. Мне это снилось, или это было на самом деле?

Бледные щеки девушки вдруг покрыл едва заметный румянец, как тогда, когда я спросил о ее трофейной одежде. Похоже, так бывало всякий раз, когда Маричка по какой-то причине чувствовала стыд или смущение. Она ответила не сразу.

— Я не думала, что ты запомнишь.

Некоторое время она промолчала, а затем начала рассказывать:

— Когда-то, еще в центре Хаба, учительница говорила, что у меня врожденный музыкальный слух. Но с тех пор я никогда никому не пела, кроме… неважно.

Ее глаза выражали смятение. Я почувствовал, что мне не стоит расспрашивать о том, что стоит за этим «неважно».

— Это было от отчаяния. Я просто не знала, что еще делать. Тебе было так плохо, ты так страдал, все время говорил все эти ужасные вещи сквозь сон, скрипел зубами от боли, дрожал… Я думала… думала, что, может быть, это успокоит тебя.

— У тебя голос необычный. С хрипотцой, — припомнил я. — Он как-то странно сочетался с дождем.

— Да, точно, — поникла Маричка. — Я иногда забывают… ну, о своих хрипах. Это из-за… из-за того, что мне… слегка нездоровится. Это было, наверное, ужасно, да?

— Я не помню, чтобы слышал что-то прекраснее, — честно признался я.

Она долго смотрела на меня после этих слов, словно бы пытаясь понять, искренен ли я. Но так ничего больше и не сказала. Я почувствовал себя неловко, сообразив, что всколыхнул в ее душе какие-то переживания, вызвал к жизни призраки прошлого. Чтобы как-то уйти от неловкой темы, я перевел взгляд на остатки костра.

— У нас было какое-то мясо, — вспомнил я, поморщился. — Помню, как ты жарила его. Кажется, ты пыталась кормить меня.

— Ты все равно ничего не съел. И оно, наверное, к лучшему.

— Что это было?

— Собачатина, — поморщилась девушка.

— Где ты взяла ее?

На лице девушки изобразилось легкое колебание.

— Я… Перед тем как уехать, я… кх-кх…отрезала кусок от одной из тех, которых ты убил, — наконец произнесла она, глянув мне в глаза.

По-видимому, выражение моих глаз красноречиво выдало, что Маричка не казалась мне человеком, способным на такое.

— Пусть моя вчерашняя истерика не обманывает тебя, — прочитав это выражение, объяснила она. — Жизнь сделала меня очень неприхотливой. После того как переживешь настоящий голод, начинаешь иначе смотреть на вещи. Любое мясо — это еда, источник белка.

Я согласно кивнул.

— Ты молодец, что подумала об этом.

— От этого вышло не слишком много толку. Мне доводилось есть кое-что погаже, но очень редко. Остатки шерсти, и слишком уж разит падалью. Представляю себе, чем питаются эти собаки. Я была очень голодна, но еле заставила себя проглотить пару кусков. Чуть не вырвала.

— Что-нибудь осталось? Я так голоден, что могу съесть сейчас любую пакость.

— Нет. Слишком уж воняло, так что остатки я отложила подальше. Утром уже ничего не было. Наверное, грифоны растащили.