— Сделайте из этого мяса настоящего бойца, майор.

— Так точно, сэр! — осклабился тот, отдав честь, добавил: — С удовольствием.

— Вольно. — произнес наконец Чхон.

— Вольно! — продублировал его команду майор.

— Я вернусь через три месяца и посмотрю, чего они научились, — пообещал генерал, и, застегнув свой китель, молча направился прочь.

— Рота! — взревел инструктор, поворачиваясь к рядам бойцов. — Смирно!

Подойдя ко мне и склонившись, инструктор с неизменной садистской ухмылкой положил ладони мне на подбородок — и сделал резкое движение, заставившее меня заверещать от нестерпимой боли.

— Челюсть готова. Остальное заживет само. — констатировал майор, похлопав меня по щеке, затем поднялся. — Рота! Через три минуты построение на тренировочном плацу! Вольно. Разойтись! Сто шестой — отвести этого в казарму. Он в твоем взводе. На утреннем построении он должен быть в строю, ясно?!

Основными результатом первого часа пребывания на Грей-Айленде стали множественные переломы носа, еще одно треснувшее ребро, разрыв локтевого сустава, защемление нерва в районе голени, смещение нижней челюсти и два выбитых зуба.

С помощью молчаливого товарища я едва смог дотащиться от ангара, где проходило построение, до одной из железобетонных казарм, такой прочной, что она вполне могла выдержать десяток торнадо и пару бомбардировок. Сцепив зубы, чтобы не застонать от боли, я ждал момента, когда смогу рухнуть на койку как убитый.

Однако меня ждал сюрприз. Стереотип об армейских бараках разлетелся на мелкие осколки в тот самый миг, как я ступил на порог помещения, напоминающего либо зал погружений в виртуальную реальность, либо стоянку аппаратов для МРТ. Если тут и было что-то от казармы, то разве что тусклое и мрачное освещение — блеклый свет скрытого за серыми тучами небесного светила едва-едва проникал сквозь узенькие окошки-бойницы. Здесь не было коек. Были лишь серые овальные капсулы, опутанные проводами, начиненные сложной и дорогой на вид электроникой, со всплывающими экранами, пестрящими диаграммами и быстро сменяющимися строками медицинских данных. У каждой капсулы была стеклянная крышка, на вид совершенно герметичная — сейчас они все были открыты.

— Это твое место, — объявил мне бритоголовый мужик бесстрастно, подойдя к одной из капсул.

— Что за черт?! — с тревогой разглядывая капсулу, спросил я, облизывая языком кровоточащие остатки выбитых зубов. — Вы что, спите в каких-то гребаных криогенных камерах? А простой койки тут нет?!

— Без команды не пользоваться. Ничего здесь не трогать. Здесь все должно быть в безупречном порядке, — как автомат, проговорил Сто шестой.

— Черт возьми, ты разве не видишь, что мне нужно в лазарет?!

— Ничего серьезного, — бегло оглядев меня, констатировал мужик.

— Ты что, прикалываешься, мать твою?! — харкая кровью, спросил я.

— Там, возле душевой, есть пункт первой помощи, — комвзвода указал в дальний конец помещение, и добавил: — Быстро приведи себя в порядок, Триста двадцать четвертый. За тобой могут прийти в любой момент, чтобы выполнить полагающиеся по прибытию процедуры. А на завтрашнем построении ты должен будешь занять свое место в строю.

Я лишь покачал головой, никак не реагируя на это безумие.

— Что за «процедуры»? — спросил я настороженно, вспомнив опыт «Вознесения».

Сто шестой не стал отвечать на мой вопрос, и вообще не произнес ни одного слова, которого можно было ожидать от товарища по несчастью, и не предложил помощи — лишь безразлично зашагал прочь, оставив меня возиться со своими ранами, скрипя оставшимися зубами от боли.

— Как же ты мог вляпаться в такое дерьмо, Димитрис? — шептал я, разглядывая в зеркале свою распухшую разбитую рожу с переломанным носом.

Обидно было не то, что пятидесятилетний хрыщ только что отделал меня, как бифштекс, без видимого труда. И даже не то, что в месте, куда я попал, такое обращение считалось в порядке вещей, а выбраться отсюда раньше срока не представлялось возможным. Больше всего угнетало, что я, привыкший всегда и везде быть первым, самым сильным и выносливым, с прошедшего четверга вступил в полосу травм и неудач, какие иногда бывают у спортсменов.

Еще в четверг утром я вставал бодрым и здоровым, каким вряд ли может назвать себя хоть один человек в наше время. В тот же день днем я пережил смертельную схватку со спятившим «Автоботом», едва не расплющившим меня, а на закуску оказался оглушен ударом бейсбольной биты по голове. Едва я очнулся, как в душных подземельях Южного гетто мне едва не отрезали член. Не успел отойти от этого — и на тебе, смертельная схватка с Тайсоном Блэком, голышом и босиком на арене из битого стекла. Чудом выбрался живым — и вот, Димитрис, пожалуйста, выбитая взрывом бронированная дверь врезается в тебя со скоростью автомобиля, заставляя благодарить небеса за то, что ты отделался вывихом, треснутыми ребрами и ушибами. Но даже этого обозлившейся на меня Фортуне оказалось мало: вначале Чхон едва не остановил мне сердце, затем я получил по вывихнутой руке дубинкой с электрошоком, а под конец меня избили так зверски, как не избивали ни разу в жизни ни на ринге, ни вне его.

С каждой следующей травмой, между которыми я не получал времени на восстановление, я чувствовал себя все слабее и все менее уверенно. В том состоянии, в котором я сейчас находился, я не годился даже для обычной службы в полиции, не говоря уже о прохождении бесконечных тренировок, призванных выжать из человеческого организма все и немного больше, чем дано ему природой.

Чхон прекрасно это понимал. Он специально это сделал. Чертов ублюдок! Ему было известно, насколько я здоров и хорошо подготовлен. Но он не захотел, чтобы Грей-Айленд стал для меня легкой прогулкой. Хотел устроить мне настоящее испытание, требующее отдачи даже не на 100, а на 120 %. Поставить на грань выживания. Именно так, и никак иначе, по извращенной логике этого сукина сына, люди становились железными легионерами.