Как всегда — давит на страх и эгоизм. Я подумал, многие ли еще по примеру Поля могут стать доносчиками. И решил, что многие, раз я сам был в шаге от этого. Далее общаться с Эдвардом я не собирался, ноги моей не будет в его 18-ой комнате, но все же донести на него… нет, я просто не мог.

— Ну и раскричался. Как будто мы все в этом виноваты, — недовольно пробурчал кто-то из товарищей, когда мы чистили зубы перед сном.

Я услышал вокруг еще несколько подобных комментариев, но ничего более существенного никто сказать не рискнул — после устроенной куратором взбучки все были насторожены и подавлены. Я чувствовал себя совершенно измотанным, а мысль о шестнадцатидневном заточении в карцере вызывала у меня почти физическую боль. Но при этом я ощущал какое-то мрачное удовлетворение от сделанного выбора. Я, по крайней мере, не стал таким, как Поль, по прошествии девяти месяцев в этом чистилище — трети от положенного мне срока.

Может, я смогу сохранить в себе что-то человеческое и еще через восемнадцать месяцев?

14 февраля 2078 г., понедельник. 308-ой день.

Вторая «ходка» в карцер, хотя ее длительность была меньше первой, произвела на меня даже более гнетущий эффект. Не знаю, было ли дело в том, что к этому времени истощился весь мой запас прочности, или в этот раз ко мне применили более интенсивную программу воздействия, но увидев дневной свет после семнадцати дней одиночества, на протяжении которых я мог лишь просматривать уроки через свой нанокоммуникатор и общаться с «домовым», я сделался до того шелковым, что Кито долгое время не мог сыскать приличного повода, чтобы выписать мне хотя бы обычный рядовой выговор.

Мне рассказали, что заявление на Ши Хона и Шона Голдстейна так и не было передано в полицию. Видимо, Кито не сумел убедить начальство в необходимости портить статистику, по которой в стенах «Вознесения» не совершается никаких преступлений. Однако им выписали по шестьдесят суток «зубрильной ямы». Весть о том, что ребята рано или поздно вернутся к нам, в каком бы то ни было состоянии, грела душу. Однако все, что позволил себе сделать, выслушав эту новость — это произнести с каменным лицом: «Надеюсь, это наконец вправит им мозги». Эти слова были лишь наполовину неискренними.

Я с головой окунулся в учебу, которая во втором семестре оказалась даже более насыщенной и напряженной, чем в первом, дав себе твердое обещание не впутываться больше ни в какие авантюры, чего бы мне это стоило. Я моментально одергивал всех, кто норовил втянуть меня в хоть сколько-нибудь двусмысленную ситуацию, дав себе зарок безжалостно сдать каждого, кто будет норовить втянуть меня в неприятности. И попытки очень скоро прекратились.

К тому времени, как в очередной февральский день профессор Лоуренс читал нам обзорную лекцию по политологии, касающуюся современной международной политики, я вспоминал о своем прошлом настолько редко, что мне самому сложно было бы в этом поверить, если бы я мог об этом задуматься. Обращаясь к себе мысленно, я называл себя «Алекс», и все мои помыслы были сосредоточены на решении стоящих передо мной практичных задач. Если бы в этот момент кто-то вдруг заговорил со мной о селении Генераторном или о семействе Войцеховских, я бы вряд ли сразу осознал, что эта тема меня как-либо касается.

Именно потому я поначалу слушал лекцию, в которой преподаватель описывал основные «горячие точки» современной Земли, с той же спокойной сосредоточенностью, с какой я мог слушать о биологии хордовых или о субатомных частицах, совершенно не задумываясь, что за словами, датами и фактами стоят люди и места, которых я знаю. По крайней мере, мне понадобилось время, чтобы осознать это.

— … в начале ноября прошлого года кризис принял затяжную стадию, — объяснял профессор. — Из-за зимних снегопадов вооруженные силы так называемого «ЦЕА» вынуждены были прекратить свою наступательную операцию приблизительно на этой линии. В зоне конфликта наступило относительное затишье. Учитывая, что обе стороны устали от противостояния и истощили свои ресурсы, это был благоприятный момент для того, чтобы сесть за стол переговоров. Однако все попытки Содружества поспособствовать дипломатическому урегулированию не увенчались заметными результатами. Военный конфликт обнажил хрупкость обоих участвовавших в нем образований, стихийно образовавшихся на обломках Старого света после трагедии 2055–2056 годов. Как ЮНР, так и ЦЕА находились в состоянии полураспада, переживали глубокий экономический и гуманитарный кризисы и фактически были недоговороспособными. Политические группы, отчаянно пытавшиеся удержать власть в этих рушащихся блоках, строили свою политику на воинственной риторике, так как не видели иного способа отвлечь внимание населения от насущных проблем. Чувствуя ответственность за судьбу цивилизованных общин Европы, Содружество оказало материальную помощь тем общинам, которые вышли из состава ЦЕА и обратились за ней. В то же время на обе стороны конфликта оказывалось дипломатическое давление с целью их принуждения к миру. По прогнозам политологов, мира оставалось ждать недолго, так как ни одна из сторон не имела сил, чтобы продолжить наступательные действия следующей весной. Многие прогнозировали, что к началу весны никаких «ЮНР «и «ЦЕА» больше не будет на карты Европы.

Сделав паузу, профессор покачал головой и продолжил:

— Однако в этот раз их прогнозы оказались неточными. Началом нового витка кризиса стало объявление властей так называемого ЦЕА 16 января 2078 года о «национализации» имущества целого ряда частных компаний и лиц, являющихся резидентами Содружества… Да, Торричелли?

— Как это — «национализация», сэр? — спросил Поль своим фирменным елейно-лизоблюдским тоном. — Вы хотите сказать, что они просто решили отобрать имущество? По какому праву?! Это просто возмутительно!

— Сложно с тобой не согласиться, Паоло, — кивнул преподаватель. — К сожалению, такое понятие, как «право» вряд ли существует на сегодняшний день там, где всего двадцать три года назад располагались высокоразвитые демократические государства, являвшиеся примером для подражания странами так называемого «Третьего мира».

Рассматривая карту военного противостояния в Центральной Европе и пояснения к ней, спроецированные на нановизоры учеников, я запоздало осознал, что линия соприкосновения, на которой остановились воюющие стороны по состоянию на 22 ноября 77-го, лежит заметно восточнее Олтеницы. Генераторное, насколько я мог судить, находится на территории, контролируемой ЦЕА. Это откровение начало плавно вызывать в голове целую плеяду мыслей.

Лоуренс, тем временем, продолжил лекцию:

— Так называемое «верховное руководство Альянса» оказалось в отчаянном положении. Их власть лишь формально распространялась на все те общины, де-юре являющиеся членами ЦЕА. Общины сохранили большую автономность. Многие из них давно перестали производить какие-либо отчисления в общую казну, отказывались выполнять свои торгово-экономические обязательства, игнорировали любые указания из Турина и де-факто вели абсолютно самостоятельную политику. Как показывают социологические опросы, проведенные ведущими независимыми агентствами в январе 78-го года, более 50 % людей в «зеленых зонах» считают, что участие в ЦЕА в большей степени обременяет их общины, нежели приносит пользу. Причем этот показатель тем выше, чем дальше община находится от линии соприкосновения с ЮНР. Вполне закономерно. Примечательно, что один из самых высоких показателей был зафиксирован в так называемой Новой Итальянской республике, которую принято считать родиной и оплотом ЦЕА. Среди миллиона зарегистрированных там жителей нарастали протестные настроения. Альянс не поддерживали даже в Турине, где располагалась его штаб-квартира. Ясно, в таких условиях им просто неоткуда было взять средства для функционирования и продолжения своей затянувшейся военной кампании на Балканах. И они решили просто взять эти средства силой. Вам это может показаться совершенно немыслимым, но учтите, что речь идет далеко не о правовом государстве.