— Я люблю тебя, Кира.

И тут меня окончательно прорвало. Бывает истерика от счастья? Иначе как назвать то, что я начала хаотично целовать его лицо, прижимать к себе за волосы и размазывать по щекам слезы, застилавшие глаза? Ник крепко меня обнял и замер, лишая возможности двигаться. Держал так до тех пор, пока я не успокоилась. Не знаю, сколько прошло времени, прежде чем мое дыхание выровнялось, а сердце перестало дергаться как при эпилепсии.

«Я люблю тебя, Кира…»

Ник лег на подушку и потянул меня за собой. А я боялась его отпустить даже на секунду. Боялась уснуть, а проснувшись — понять, что это было лишь сном, зыбким подарком ночи.

Мы целовались до самого утра. О чем-то говорили, слушали тишину и сердца, которые, казалось, в эту ночь даже стучали в унисон.

Я так и не смогла уснуть. Ник уснул под утро, обнимая меня. Кайф…

Услышала, как проснулся Тоша и прошлепал в уборную. Осторожно, чтобы не разбудить Никиту, встала и вышла на кухню. Надо бы завтрак приготовить. Сын оладушки любит.

Замесила тесто, накалила сковородку. Когда переворачивала оладьи, мою руку с лопаткой перехватила мужская ладонь. Легкое прикосновение щекой к щеке, и определенно сегодняшнее утро — самое лучшее за последние годы. А вдруг так будет всегда…?

— Доброе утро.

— И тебе…

Обычный завтрак обычной среднестатистической семьи. Тошка стучал ложками по кастрюле, Ник имитировал игру на гитаре со сковородкой, пока я напевала незатейливую популярную песенку.

Семья… со стороны мы были именно ею, а на деле я боялась об этом думать, чтобы ненароком не спугнуть. Боялась, что что-то случится и разрушит хрупкую надежду на счастье. И как же я была права…

Она приехала днем. Жена.

Никита долго объяснял ей что-то на улице. Я слышала, о чем они говорят, но не вмешивалась. Понимала, что ни к чему хорошему этот разговор не приведет.

— Подумай о Полине! Ты бросишь нашу дочь? — эти крики, казалось, слышала вся деревня.

Манипулировать Ника ребенком легко. Да, это низко, подло, но ничего проще быть не может. Ради детей он согласится на все.

Если бы я этим хоть раз воспользовалась, то сейчас ситуация была бы совершенно иная и в мою пользу. И, признаться честно, иногда у меня возникало ядовитое желание отомстить. Показать, что у меня такие же права, как и у его жены. Но я никогда этого не делала.

Наверное, потому что моей памяти до сих пор свежи воспоминания о том, как терпеливо мама сносила все пьяные выходки отца. Она молчала и мысленно продолжала молиться, когда он ее выталкивал ночью во двор, на мороз, в домашнем халате и тапочках. Я была маленькой и не могла дать должного отпора пьяному мужику. Чаще всего забивалась под кровать, а после, услышав пьяный храп из родительской спальни, открывала маме дверь и впускала ее в дом. Однажды даже скорую пришлось вызывать, потому что мама едва не потеряла сознание от обморожения. Мне было страшно жить с отцом-тираном, отцом-деспотом, который всю свою ярость направлял на ни в чем не повинную женщину. Но мама в ответ никогда не выясняла с ним отношения, лишь пожимала плечами, мол, что с пьяного взять. «Ударили тебя по правой щеке — подставь левую», — часто повторяла она цитату из Библии, и я до сих пор никак не могу понять, правда ли она до такой степени верит в Бога, что так благоговейно отзывается о муже, который лишь по счастливой случайности еще не убил ее, или же она его просто-напросто боится. Я с благодарностью и некоей долей радости кидала горсть земли на его гроб.

Виктория начала кричать, звать меня. Прятаться смысла я не увидела. Все равно когда-то этот разговор уже должен был случиться, и лишь по непонятной причине затянулся на три года. Вышла во двор и остановилась у ворот, прислонившись к двери.

— Я — мать его дочери! — размахивая руками, заявила Виктория. Никита сдержал ее за плечо и виновато посмотрел на меня.

В ответ я спокойно пожала плечами. Обоюдный аргумент.

— А у меня сын.

— Вот и бери своего сына и вали куда подальше! Не смей приближаться к моему мужу! Свою семью не удержала, теперь чужую развалить хочешь?

Очень эмоционально и грубо, но я больше ничего ей не сказала и не стала распалять конфликт еще больше. Все зависит только от Никиты, который в этот момент пытался успокоить жену, сдерживал ее, когда она кидалась на меня чуть ли не с кулаками. В конце концов он едва ли не силой усадил Вику в машину и заставил уехать.

Его слов я ждала как приговора.

— Все хорошо, — едва слышно и с большим сомнением.

От сердца немного отлегло. Никита сделал выбор, сам, и в этот раз не дал мне никаких шансов отказаться от этого. Да мне это и не нужно. Мне было совершенно наплевать на его жену, дочь и все, что с ними связано. Я хотела мужа для себя и не приходящего, а постоянного отца для своего сына. И никто не вправе меня судить.

К вечеру мы вернулись в город, и Никита переехал к нам. Тошкиной радости не было предела, хотя он удивленно поглядывал в сторону нашей спальни.

— Мам, а почему папа спит в твоей комнате? Лазве у него нет своей, где он будет лисовать? — со всей своей наивной простотой интересовался сын, не выговаривая добрую половину звуков.

— Будет, — я указала на дверь кабинета, в котором теперь находились ноутбук и графический планшет архитектора Легостьева. Отдельное помещение в доме ему необходимо для работы. — Теперь папа будет жить там.

Антоша понятливо кивнул и помчался к щенку, которого назвал Лео — в честь любимой черепашки-ниндзя, по которым он фанатеет. Ник залихватски подмигнул сыну и обратился ко мне:

— Погладишь мне рубашку?

Неловкая просьба, будто слон в посудной лавке пытается дотянуться до хрупкого фужера. Я тоже чувствовала себя неловко. Мы пытались привыкнуть друг к другу. Привыкнуть к старым, казалось, забытым ощущениям. Вспомнить все заново. Каково это — готовить вместе ужин. Или не напрягаться, услышав глухой мужской голос, просящий тебя погладить рубашку или закинуть в стирку джинсы. Не дрожать как осиновый лист от легкого прикосновения… Именно вот к этому ощущению близости мы привыкали.