Оказавшись у «алтаря» – наковальни, Мирон смотрел на нее. Будто на что-то живое, не зря верхняя часть наковальни называется «лицом». Каждый кузнец с особым трепетом относится к поверхности «лица». И тогда она ответит взаимностью. Помогая сделать каждую ковку произведением искусства и красоты.

– Чем больше всматриваешься в зеркало, тем вероятнее там увидеть незнакомца, – крайне неожиданно прозвучала фраза вошедшей в мастерскую жены Мирославы. – Что случилось, родной мой? О чём задумался? Что вновь беспокоит твою душу? – она по-матерински подошла и обняла со спины, прижала и прижалась.

Мирон не знал, что ей ответить. Переживания роились в его душе.

Спустя пару минут лечебных объятий, Мирон, конечно же, всё рассказал жене. Но ее реакция была предсказуема:

– Если чувствуешь, что должен – значит делай! Раздумья могут привести к сомнениям, а это в свою очередь – к поспешным и заведомо неправильным решениям. Мы же будем молиться за тебя, – с этими словами Мирослава покинула кузнечную мастерскую.

Мирон погасил свет и зажег старую керосиновую лампу. Она сильно коптила, источая зловонный запах. Как ни странно, именно это распад горения ему нравился, он ощущал себя в роли шамана-ведуна, который мог общаться с духами и повелевать стихией. Он держал в руках игровую доску «Девять пляшущих мужчин», ставшую для него особым тотемом. Культ, которому могут поклоняться народы. Внутренний голос внемлил. Он пытался найти истину. Керосин, выгорая, стимулировал, отправлял в подсознательные тайники памяти. Он представил себя скандинавским воином или богатым предпринимателем, плывущим через полмира к берегам Киевской Руси. Торговцы привезли эту странную игру. «Первые ее обладатели, которые впоследствии и нарекли ее «мельницей», видимо, вложили в предмет свой сакральный смысл, иначе зачем нужно было отходить от общепринятого называния?» – томно размышлял Мирон.

Реликвия в виде керосиновой лампы непроизвольно начала осуществлять трансфер сознания Мирона в царство морфея, в сон…

Последствия отравления и пребывания в коме до сих пор сказывалось на его эмоциональном и физическом состоянии. Мирон положил руку на игровую доску, а сверху склонил голову. Пламя в лампе не дрогнуло, оно не вмешивалось, держало нейтралитет: «Обогреть, либо сжечь!»

Как сказал великий писатель Виктор Гюго, «не всякий огонь есть свет. Ибо свет – истина, а огонь может быть вероломным. Вы думаете, что он освещает, а он испепеляет».

***

Волжский, или Волго-Балтийский торговый путь, – самый ранний из трех великих речных путей Древней Руси, соединявших Скандинавию с Халифатом. В свое время он главенствовал в раннем Средневековье, но теперь потерял былое могущество, утратив экономическую и логистическую значимость торговых путей. Земли и воды когда-то были переполнены торговыми судами. Теперь их заметно поубавилось. Но всё же водная артерия была самым востребованными на тот момент международным транспортным сообщением.

В территориальной близости от современного Нижнего Новгорода, примерно за несколько десятков морских миль, бросило якорь небольшое парусное судно, пришвартовавшись к одинокому причалу.

С корабля сошел мужчина. Размашисто и широко шагая, он двигался к берегу, где его уже ждали.

– Добро пожаловать на нашу землю, – сказал мужчина с принимающей стороны.

– Смеешь издеваться, паскудник?! – грозно и с очень плохим произношением местного диалекта возмутился «мужчина с корабля».

У него было четкое правило: в месте, где он забирает «души», он не оставляет «свою». Не делает шаг, не оставляет след.

Он стоял у края, надменно и высоко, считая себя истинным хозяином. Мужчина, стоявший перед ним напротив, был ничтожно принижен.

– Сколько было велено?! – прогремел вопрос на всю округу.

– Десять, – смиренно ответил «местный».

– Немедля веди, – распорядился «хозяин».

Мужчина отошел на пару шагов, присвистнул, и из стоящей крытой повозки начали выходить люди: несколько мужчин, в основном – женщины, и даже пара детей.

– Один, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять…, – пересчитывал, всматривался, указывая пальцем на каждого, – а где десятый? – возмутился иноземец.

– Убил, – равнодушно, но со страхом перед лицом хозяина ответил мужчина с берега.

– Как посмел? Ты что о себе возомнил?! – сокрушался в гневе чужак. – Я тебя сейчас сам прикончу!

– Да погорячился я, – начал оправдываться мужчина. – Он бежать вздумал. Вырвался, столкнул лампу, пролил всё масло для освещения, выродок. Вот я и взбеленился. Отходил его черенком, да так, что насмерть забил. Эдак, я же взамен тебе мешок чистейшей муки принес, высший сорт, почитай. Чай, дороже будет, чем душонка этого безбожника проклятого!

– Не тебе решать, сучий сын! Не хочу слышать твое блеянье. Веди всех в трюмы.

– Виноват. Будет исполнено, – нехотя буркнул бородатый мужик. – А ну, сволота, пошли на лодку все живо! – еще сильнее разозлившись, он приказал своим невольникам. Сам же шел, замыкая строй, словно все обещанные десять душ вошли на корабль.

Капитан судна спустился в трюм.

– Во черти! Опять в «Мргана» играют. Хорош! Снимайте всё с бочек, да тащите на сушу. Строго девять штук! – скомандовал строгий хозяин.